а ей улыбались открыто. Так не делали мужчины в Чандни Чоук. В Чандни Чоук мужчины говорили с мужчиной, но не с его женой и дочерью, даже если те стояли тут же.

Быстрый танец сменился медленным. Человек в черном смокинге и накрахмаленной рубашке прижал к губам саксофон. Мягкий и ленивый звук поплыл к блестящим люстрам. Женщины и мужчины подошли друг к другу близко. Они обнялись и закачались под томительную мелодию. Гаури никогда не видела, чтоб мужчины трогали женщин, ни в доме, ни тем более на чужих глазах.

На обратном пути новый человек сказал:

– Дели огромен, это может напугать девушку. Раньше я жил на северо-западе. Целый день слушал песни харьяни. Потом жил на юге, где живут бенгальцы, а теперь я везде. Я тебя показал моим братьям, сундари, моей семье. Ты им очень понравилась, но и без них было ясно: ты для меня, а я для тебя.

Серебристый лунь качался за стеклом, почти задевая стены домов.

– Как тебя зовут? – спросила Гаури.

– Друзья зовут меня Перпендикуляр, но ты, сундари, можешь придумать мне другое имя. У тебя еще есть время до завтрашней ночи.

Музыка радиостанций

Тайные любовники, вытирающие краем одежды кожу живота, вас не пугает коричневый тлен и наши зыбкие тени. И как шла Гаури сквозь стены дождя, так и вы идете через стены судьбы в любовь. Есть ли на свете зелье губительней и нежней? Нет такого на свете.

Гаури придумывала имя ночному другу, когда вся семья и будущий ее муж собрались утвердить помолвку. Мамаджи командовала:

– Мы можем позволить себе купить немного пирожных. Каждому гостю – по пирожному с ананасом и булочку с кремом. Так мы будем выглядеть пристойно.

Это была эпоха европейских кондитерских и приглушенных торжеств. Не было в те годы щедрого гостеприимства восточной свадьбы. Закон об основных товарах строго ограничивал количество продуктов и гостей. Время экономии и норм: разрешено было собирать не больше двадцати пяти гостей. Открытки и телеграммы с приглашениями на праздники, похороны и свадьбы рассылались с заранее напечатанной пометкой о том, что власти проверяют, сколько человек придет. На самом деле проверок не было, но люди боялись. Нельзя было тратить много еды, потому Мамаджи выбрала то, что отвечало ее техзибу.

У жениха была только бабушка, и она сказала:

– Я не понимаю в теперешних делах. Закажите, а мой внук заплатит.

Они решили отправить слуг со списком в старейшую кондитерскую «Кхантевала халвай», известную тем, что однажды слон императора остановился возле нее и не хотел уходить, пока ему в хобот не положили ладду.

Потом жених попросил у Мамаджи разрешения встречаться с невестой между помолвкой и свадьбой. Женщины не удержали вздохов. Мамаджи дала согласие: во дворце им разрешалось играть с будущими мужьями, пусть и этот сидит, приличий это не нарушит. Свадьбу назначили на окончание муссонов.

Ночью Гаури надела кружевную белую блузку с длинным рукавом и сари цвета мандариновой кожуры. Лифчиков у нее, как и у других, не было ни одного. Тугие блузы держали огромную круглую грудь. Она подвела глаза до самых висков, но каджал был почти не виден на ее кофейном лице. Сестры опустили ее в ночь, как на дно колодца.

– Я не смогла придумать тебе имя, – сказала она новому человеку. – У меня сегодня была помолвка.

На Коннот-плейс играли такие красивые песни, что Гаури плакала, и черный каджал тек по черному лицу.

– Это «Битлз», сундари, весь мир сходит по ним с ума. Только у вас в Чандни Чоук, похоже, никогда не слушали их пластинок.

Девушки с обнаженными щиколотками льнули к своим парням. Люди были пестрыми. В их одежде, манерах, взглядах жила свобода. Они смаковали музыку, сигареты, ром.

На другой день Гаури сидела в комнате с Пападжи, сестрами, Белой Лилией, бабушкой жениха и самим женихом. Все девушки шили, бабушка спала, жених листал книгу об архитектуре. Радио чуть потрескивало и переливалось песней, похожей на долгую мантру:

В такую дождливую ночь

Луна потерялась в небе.

Капли стучали о подоконник, ставни и террасу-отлу. Глаза Гаури слипались от шитья.

– Какой сильный дождь, – сказала Даниика.

– Да, очень сильный дождь, – согласился жених.

– Дожди утоляют жажду пересохшей земли, – прошептала Белая Лилия.

Кудрявая Талика вздохнула, как перед гибелью, ей нестерпимо хотелось сходить на галерею и подать какой-нибудь знак мальчику-слуге из соседнего дома. Песня в традиционном стиле хиндустани тянулась через шорох помех. Женщина пела высоким голосом:

Не мучай меня,

Потерянная луна.

Трещины и ложбинки Чандни Чоук наполнялись водой. Облака собрались над крышей-барсати. Синекожие боги соблазняли девственниц флейтами, павлины распускали хвосты в садах.

– Дожди усугубляют муки влюбленных, – прошептала Белая Лилия, – стук капель подобен молоту, который стучит по сердцу.

Размытая земля источала запах фосфора и извести, солоноватых подземных рек. Капли скатывались через отверстия оконной решетки-джаали, бежали на пол. Глаза Гаури сомкнулись, и она уронила голову на грудь.

Кто-нибудь скажите ей,

Потерянной луне,

О моих чувствах.

Радио пело, жених улыбался в книгу куда-то между слов о монолитных столпах Ашоки. Лицо жениха было мечтательно.

Ночью Гаури накрасилась всем тем, что только было у них на троих с сестрами. Провела по тяжелым губам алой помадой, закрасила веки синим. Она надела зеленое сари «в стиле Мумтаз» – узко обтягивающее, с золотой каймой[32].

– Я не придумала тебе имя, – сказала Гаури другу, – пришлось весь день сидеть с сестрами и женихом.

– Ты весь день была санскаари, любимая, пора повеселиться.

В ту ночь в ресторане на Коннот-плейс выступал фокусник и жонглировали огнем. Певец пел на хинди песню в иностранном стиле. Он размахивал руками и двигал бедрами, и гости танцевали бесшабашный твист, так что полы обещали разверзнуться.

Аао твист каре[33],

Давайте, люди сердца,

Петь на звездах веселья.

Губы пахли ромом, одежды женщин рябили в глазах. Мелькали сари из жоржета и шифона, обрезанные до колен, как европейские платья. Мужчины нарядились в рубашки с закатанными рукавами, повязали шелковые платки на шеи. Некоторые надели жилеты, другие – узкие ачканы до бедер, как у Джавахарлала Неру[34]. Они носили карнавальные маски, сверкающие улыбки и перстни.

Так и шло в тот сезон дождей: безумный твист по ночам и шорох приемника днем в тихой комнате. В будни передавали песни, в воскресенье во второй