Сейчас в темноте лестницы Сэм казался Даше старым, очень старым. Глубокие морщины бороздили его лицо, всегда такое моложавое и подтянутое. Что ж, праздность молодит, а душевные страдания старят, это давно известно. Даша даже про себя знала, что за последние два года своей жизни состарилась чуть ли не на десять лет, а Сэм же намного старше ее.

– Они могли продать ту вещь, которую вы прислали. И сейчас она принадлежит уже новому владельцу, – поспешила успокоить она Сэма. – Я понимаю, почему вы рассказали свою историю – думали, что ваша дочь откликнется, узнает вас. Но этого не произошло. – В том, что она сейчас сказала, было что-то неправильное, но зацикливаться сейчас на этом было некогда. – Поэтому та вещица сейчас находится у человека, для которого ваше прошлое ничего не значит. А ваша Жаворонок благодаря вам поправилась, жива-здорова, и вы обязательно ее найдете. Мы найдем, – поправилась она.

– Видишь ли, девочка, ты сделала из моего рассказа не совсем правильные выводы. – Сэм мимолетно улыбнулся. – Наверное, оттого, что я все-таки в значительной степени забыл русский язык и не могу выражаться предельно ясно. Видишь ли, какое дело…

Он не успел договорить, потому что внизу, на первом этаже, раздался страшный грохот. Даша даже подпрыгнула от неожиданности и схватила Сэма за руку – тонкую, уже старческую с чуть дрябловатой кожей. Чай пролился на ее босые ноги, но, к счастью, он уже успел остыть.

– Что это?

Распахнулась дверь соседнего номера, и на пороге появилась Анна. Сейчас она была без очков, и ее глаза, казавшиеся неестественно большими, растерянно блуждали по фигурам застывших Сэма и Даши. Видимо, она действительно практически ничего не видела без очков. Впрочем, странное дело, заспанной она не выглядела.

– У нас тут что, кого-то убивают? – поинтересовалась она.

– Хочется верить, что нет.

Из последней двери высунулся всклокоченный Игнат, и Даша обрадовалась, что ей самой не нужно тащиться вниз.

– Там что-то упало, – сказала она, – вы не могли бы сходить посмотреть, а то Анна без очков и может упасть, а я босиком.

– Конечно. – Игнат выразил полную готовность к приключению и начал спускаться по лестнице, ни капли не встревоженный. Видимо, в отличие от Даши у него была гораздо более крепкая нервная система. Конечно, его же не бросал любимый человек.

Даша свесилась через перила и увидела Евгения Макарова, тоже вышедшего из своего номера. За его спиной маячила долговязая фигура Ильи.

На краткое мгновение мужчины, все трое, исчезли из поля ее зрения, но вскоре вернулись.

– Ветром выбило стекло во входной двери, – сообщил Игнат, задрав голову. – На улице настоящий ураган со штормом. Похоже, наши хозяева, уходя, не заперли дверь, вот она и хлопнула. Вода хлещет, ничего не поделаешь, надо будить хозяина, до утра так не оставишь, полы зальет. Даша, у вас есть их телефон? Не хочется бежать в коттедж под проливным дождем.

– Да, конечно, я сейчас принесу. – Даша повернулась к своему номеру, радуясь, что наконец сможет надеть тапочки. – Сэм, давайте завтра договорим. Раз уж тут такое.

– Конечно-конечно, – пробормотал американец и шагнул через порог своего люкса.

* * *

Несмотря на ночной переполох, Макаров отлично выспался. Поднятый впотьмах Михаил Евгеньевич заколотил дыру во входной двери, пообещав днем вставить новое стекло, прибежавшая Татьяна собрала осколки и даже пол вымыла, чтобы никто из гостей не порезался, успокоенные постояльцы разошлись по своим комнатам, и около трех воцарилась тишина, которая встречается только за городом, – полная, безмятежная, нарушаемая лишь монотонным стуком дождя по стеклам и жалобным скрипом веток, страдающих от неистовства ветра.

К утру дождь не утих ни на йоту, за окном было сумрачно и уныло, и, видимо, из-за этого обычно встающий в полседьмого утра без всякого будильника Макаров продрал глаза лишь к восьми. На соседней кровати сладко дрых мальчик Илья.

Для тридцативосьмилетнего Макарова двадцатидвухлетний студент был «мальчиком», и, оценив это обстоятельство, Евгений вдруг усмехнулся, невольно иронизируя над собой. Он-то уже точно не мальчик, у которого впереди вся жизнь с ее открытиями, победами, падениями и снова взлетами.

У него за спиной был богатый жизненный опыт, благодаря которому Макаров считался неплохим профессионалом, незадавшийся брак, из которого, впрочем, удалось выбраться без особых потерь, маленькая, но зато своя квартира, приличная машина – он ее обожал и относился как к одушевленному существу, еще не старые и полные сил родители, к тому же его лучшие друзья, и настоящее увлечение – поисковый отряд, где в экспедициях Макаров отдыхал душой от грязи, налипающей за год работы – тяжелой, неблагодарной, но любимой.

Да, жизнь, пожалуй, удалась. И главное, в ней уже давно нет ни капли той непредсказуемости, что ежедневно заставляет таких вот мальчиков, как Илья, кидать жизни вызов. Бедное оно бедное, это поколение двадцатилетних, от которых требуют так много и взамен не дают никаких гарантий. Где будет работать этот специалист по китайскому? Куда занесет его судьба в поисках лучшей жизни? Сколько лет придется горбатиться, чтобы выплатить висящую камнем на шее ипотеку, без которой надежды на собственное жилье становятся абсолютно призрачными?

Макаров бросил новый, теперь уже полный жалости взгляд на сопящего студента. Голая нога высунулась из-под одеяла, длинная, худосочная, с сорок пятым размером, не меньше, покрытая темным, еще детским пушком. Точно мальчишка.

Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Илью, он быстро сходил в душ, натянул джинсы, майку и толстовку, зашнуровал ботинки, сунул в задний карман зарядившийся за ночь телефон и выглянул в залитое дождем окно. Открывавшаяся из него картина была безрадостной.

Пожухлая трава газонов стелилась вдоль мокрой земли, окончательно лишенная жизненной силы. Деревья за ночь скинули большую часть листвы, и сейчас она устилала двор и дорожку к отдельно стоящим домам, как выброшенный на свалку старый свалявшийся ковер. Если в сентябрьских днях, полных золото-багряной листвы, еще было что-то изысканное, как патина на старинных произведениях искусства, то приближающийся октябрь срывал любой романтический флер, открывая бесстыдное уродство угасания.

Теперь с каждым утром за окном будет все темнее. Эта темнота съест яркие краски, распространяя вокруг лишь разные оттенки серого, превратит шуршание листопада в расползающуюся под ногами гниль. В воздухе будет висеть дождь вперемежку с печалью, которая, как сырость, умеет проникать в любые щели, заползая в том числе и в душу.

Затем выпадет первый снег, который тут же умрет и превратится в грязь. Кажется, у кого-то были такие стихи, но в поэтах Макаров был не силен. Грязь будет противно чмокать под ногами простуженных людей с угрюмыми лицами. С улыбками и живым блеском в глазах можно будет распрощаться до весны. Никто не улыбается под непрерывным дождем и не восторгается голыми ветками. И если по дороге в усадьбу Макаров восхищался осенним многоцветьем трассы и думал об осени с нежностью, то сейчас он точно знал, что не любит это время.