— Мне так приказали, помните?

Он усмехнулся:

— Мелина сожалеет, что вы не можете участвовать в матче по кикбоксингу. Скорее всего, Мелина хотела стать соперницей Амалии. Она держалась с Амалией подчеркнуто холодно.

— Мне нравится, — призналась Амалия.

— Хорошо. А как дела с разучиванием пьесы?

— Я думаю, в порядке.

Он изогнул бровь со шрамом:

— Вы не уверены?

— Я не знаю, играю ли я пьесу так, как того хотела ваша бабушка.

— Что вы имеете в виду?

— Я могу играть в другом темпе.

Он пожал плечами:

— Вы играли «Медитацию» из «Таис» в более медленном темпе, чем она, но это было так же красиво.

Талос заметил, как от смущения она слегка покраснела.

Он подался вперед и положил руки на бедра.

— Вам пора сыграть для меня, — сказал он.

Она побледнела и, казалось, сжалась в кресле. — Я обещал, что сегодня послушаю, как вы играете.

Она просияла:

— Я записала свою игру на магнитофон. Вы можете послушать.

Он приподнял голову и театрально вздохнул:

— Значит, на гала-вечеринке мы представим скрипачку, а потом включим магнитофонную запись.

Амалия нервно хихикнула.

Он смягчил тон, желая успокоить ее:

— Здесь только вы и я. Не имеет значения, сколько раз вы сфальшивите. Самое главное, чтобы сегодня вы сыграли для меня.

До вечеринки оставалось три недели и один день.

Вернувшись из Нью-Йорка, Талос хотел сразу же навестить Амалию, но сдержался. Он отправился во дворец, где поужинал со своими братьями. Оба брата были в отвратительном настроении и отказались отвечать на вопросы Талоса о том, что произошло. После ужина оба сразу ушли. Пожав плечами в ответ на их странное поведение, Талос пошел к дедушке и провел с ним пару часов, играя в шахматы, пока на деда не навалилась внезапная усталость.

Талос чувствовал, как уходит время. За четыре дня, что он провел в Нью-Йорке, его дед сильнее похудел и стал больше походить на тень.

Женщина напротив Талоса могла сделать последние дни его деда самыми приятными в жизни. Он наблюдал, как Амалия старается вернуть самообладание, и почувствовал, как у него кольнуло в груди, когда она заставила себя подняться на ноги и подойти к роялю, на который она положила скрипку.

Не глядя на Талоса, она вынула скрипку из футляра и стала настраивать ее. Стоя за роялем, словно тот защищал ее, она разложила ноты и прижала скрипку подбородком к плечу.

Потом она внезапно уставилась на Талоса:

— Я почти выучила пьесу. На Тала я буду играть без нот.

Она впервые озвучила свое намерение выступить на гала-вечеринке. Талос задавался вопросом, понимает ли Амалия, насколько увереннее она стала всего за девять дней пребывания на острове.

Он поднял руки и поморщился, молчаливо говоря, что ему все равно.

— Я буду играть без сопровождения, — произнесла она.

— Играйте же!

Она сглотнула и кивнула, а потом закрыла глаза.

Ее смычок коснулся струн, но играть она не начала.

Талос внимательно наблюдал за ней.

— Сделайте несколько глубоких вдохов, — приказал он, положив ногу на колено и убедившись, что говорит безобидным тоном.

Резко кивнув, она, не открывая глаз, глубоко вдохнула через нос.

Ей снова не хватило смелости заиграть.

— О чем вы думаете сейчас? — спросил он после того, как прошло несколько минут. Ее нервозность была ощутимой. — Что у вас в голове?

— Я чувствую себя голой.

Она открыла глаза и моргнула пару раз, а потом холодно уставилась на Талоса.

— Вам когда-нибудь снился сон, в котором вы идете куда-то, вокруг вас люди, а вы смотрите на себя и понимаете, что вы голый?

— Я знаю людей, которым снятся такие сны, — признал он, хотя сам не видел ничего подобного.

Талосу снились кошмары, в которых он чувствовал собственное бессилие. Он снова и снова переживал тот последний вечер со своими родителями, когда он прыгнул на спину отца и начал колотить его маленькими кулачками.

Отец Талоса отшвырнул мальчика с такой силой, что тот отлетел от него и ударился головой об угол кровати. В своих снах Талос видел, как мать обнимает его, успокаивает и целует его ушиб, вытирая его слезы, которые смешивались с ее собственными.

Это был последний раз, когда он видел своих родителей живыми.

Ему не позволили увидеть их мертвыми. Состояние их тел было настолько плохим, что их хоронили в закрытых гробах.

В своем худшем сне он представлял, как входит в семейную часовню, приподнимает крышки их гробов и видит их изуродованные тела. Его воображение в этих кошмарах было безграничным.

— Попробуйте представить себе это, потому что я чувствую себя сейчас почти так, — сказала она, паникуя.

— Вы чувствуете себя голой? — спокойно спросил он, лучше других зная, каким буйным бывает воображение.

— Да, — прошептала она.

— Значит, вы должны раздеться.

— Что? — едва слышно произнесла она.

Талос наклонился, снял с себя ботинки и носки.

Что он делает?

Его руки потянулись к рубашке. Прежде чем Амалия успела понять, что происходит, он ловко расстегнул рубашку.

— Что вы делаете? — спросила она.

Он поднялся на ноги.

Если бы она не стояла прижавшись спиной к стене, то повернулась бы и убежала.

— Единственный способ преодолеть страх наготы — играть пьесу голышом, — спокойно ответил он.

От ужаса Амалия не могла пошевелить языком.

Он снял рубашку и повесил ее на спинку стула.

У Талоса был великолепный, мускулистый торс и золотисто-бронзовая кожа. На его груди виднелись черные волоски.

Он беспечно, словно раздеваясь перед приемом душа, расстегнул пояс брюк и потянул молнию вниз.

— Пожалуйста, остановитесь, — умоляла она его.

Он категорично уставился на нее, а потом стянул с себя брюки и трусы и аккуратно сложил их на стуле. А затем он обратил все свое внимание на Амалию.

— Я не собираюсь заставлять вас раздеваться, — сказал он глубоким и спокойным тоном. — Но если сейчас вы будете играть для меня обнаженной, вы преодолеете свой худший страх. Чтобы не ставить вас в невыгодное положение, я тоже разделся, и теперь мы будем на равных. Даю слово, что я к вам не приближусь. Если только… — Он хищно ухмыльнулся. — Если вы сами меня об этом не попросите.