— Вам не нужен секретарь?

— У меня уже есть самая лучшая секретарша, о какой ятолько мог мечтать. Она умнее меня, бесконечно трудолюбивее, и когда онаулыбается, даже мне кажется, что у этого скотского мира есть будущее.

— И кто эта волшебница?

— Дочь Мануэля.

— Кристина.

— Наконец я услышал, как ты произносишь вслух ее имя.

— Вы выбрали неудачный день, чтобы подшучивать надомной, дон Педро.

— Нечего смотреть на меня с видом жертвенной овцы.Думаешь, Педро Видаль будет спокойно сидеть сложа руки, когда свора мелочных изавистливых бездарей вышвыривает тебя на улицу?

— Одно ваше слово, и главный редактор, несомненно,изменил бы решение.

— Знаю. Поэтому я сам навел его на мысль тебяуволить, — сказал Видаль.

Я почувствовал себя так, словно получил пощечину.

— Большое спасибо за содействие, — съязвил я.

— Я предложил ему уволить тебя потому, что приготовилкое-что получше.

— Нищету?

— Маловерный. Только вчера я говорил о тебе с двумязакадычными приятелями. Они недавно открыли на пару новое издательство и рыщутв поисках свежей крови, чтобы пить ее и наживаться на ней.

— Звучит заманчиво.

— Они уже имеют представление о «Тайнах Барселоны» иготовы выступить с предложением, которое сделает тебя человеком фактически и посуществу.

— Вы серьезно?

— Разумеется, серьезно. Они хотят, чтобы ты написал дляних серию романов в самой готической, кровавой и гротескной манере grandguignol, обставив «Тайны Барселоны» по всем статьям. Полагаю, это твой шанс. Япообещал, что ты встретишься с ними и сможешь приступить к работе немедленно.

Я глубоко вздохнул. Видаль подмигнул и обнял меня.

7

Вот так, незадолго до дня своего двадцатилетия, я получил ипринял предложение писать под псевдонимом Игнатиус Б. Самсон романы, ценакоторым была грош в базарный день. Контракт обязывал меня каждый месяц выдаватьна-гора рукопись в двести машинописных страниц, напичканных всеми положеннымиатрибутами такого рода беллетристики: интригами, убийствами в высшем свете,бесчисленными ужасами — для создания мрачного фона, внебрачными любовнымисвязями между обладателями гранитной челюсти и дамочками с нескромнымижеланиями, а также запутанными семейными сагами с подоплекой более грязной имутной, чем акватория порта.

Серию, которую я нарек «Город проклятых», планировалосьиздавать ежемесячно отдельными томиками в картонном переплете с красочнойкартинкой на обложке. Взамен мне причиталось столько денег, сколько я никогдане надеялся заработать достойным путем. И мне не грозила цензура, помимонавязанной читательским интересом, который мне полагалось возбудить. Поусловиям договора я был вынужден писать, скрываясь в безвестности под чуднымпсевдонимом. Правда, в тот момент это казалось мне ничтожно малой ценой завозможность зарабатывать на жизнь тем, к чему я всегда стремился. Я поступилсятщеславным удовольствием увидеть собственное имя, напечатанное крупными буквамина обложке моего произведения, но остался верен себе и своим принципам.

Моими издателями выступала парочка колоритных персонажей поимени Барридо и Эскобильяс. Мозгом предприятия был Барридо, маленький, пухлыйчеловечек, вечно лучившийся масленой, загадочной улыбкой. Он происходил изсреды колбасных промышленников. За всю жизнь Барридо, верно, прочел не большетрех книг, включая катехизис и телефонный справочник, однако обладалпресловутой наглостью, чтобы сочинять бухгалтерские книги, и вводил взаблуждение контрагентов шеренгами гладко причесанных цифр, взятых с потолка.По части фантазии он не уступал своим авторам, один другого изобретательнее,кого фирма, как и предсказывал Видаль, надувала, высасывала до капли ивыбрасывала на улицу, как только ветер начинал дуть в другую сторону, а такоймомент наступал обязательно, рано или поздно.

Эскобильяс играл роль второго плана. Высокий, сухощавый, онсвоим обликом внушал смутную угрозу. Он разбогател на торговле похороннымипринадлежностями. Сколько бы он ни обливался одеколоном, смывая пятно позора,сквозь вязкий запах туалетной воды, казалось, по-прежнему тянет душкомформалина, отчего волосы на затылке вставали дыбом. Эскобильяс осуществлялфункции злого надсмотрщика с плеткой в руках и делал грязную работу, посколькуБарридо, более добродушный и менее крепкий, для этого не годился. Последней вих дружной компании menage-a-trois[13] была секретаршаправления Эрминия, следовавшая за начальством по пятам, как верная собака. Еепрозвали Отравой потому, что, несмотря на вид дохлого москита, она заслуживаладоверия не больше, чем гремучая змея в брачный период.

Отбросив сантименты, я старался встречаться с шефами какможно меньше. Отношения у нас сложились чисто деловые, и ни одна из сторон негорела желанием изменить устоявшийся порядок вещей. Я был полон решимостииспользовать на полную катушку подвернувшийся шанс и трудился на совесть. Ястремился доказать Видалю и самому себе, что в поте лица заработал право на егопомощь и доверие. Как только у меня появились свободные деньги, я решилраспрощаться с пансионом доньи Кармен и поискать более удобное пристанище. Яуже давно положил глаз на солидный дом монументальной архитектуры под номеромтридцать на улице Флассадерс, в нескольких шагах от бульвара Борн. Много лет япроходил мимо этого дома, когда направлялся в издательство или возвращался впансион с работы. Особняк венчала массивная башня, выраставшая из фасада,украшенного резными каменными рельефами и горгульями. Год за годом он стоялзапертый, на воротах висели цепи и замки, изъеденные ржавчиной. Несмотря намрачный и претенциозный вид строения, а возможно, именно по этой причине, идеяпоселиться в доме с башней пробуждала во мне вихрь смелых фантазий. В иныхобстоятельствах я охотно согласился бы, что такой дом намного превышаетвозможности моего скудного бюджета. Но он слишком долго оставался заброшенным изабытым, будто над ним тяготело проклятие, поэтому я тешил себя надеждой, чтовладельцы примут мое скромное предложение, раз других претендентов не нашлось.

Поспрашивав в округе, я выяснил, что в доме никто не живетуже очень давно и данная собственность находится в ведении агента понедвижимости по имени Висенс Клаве. Его контора располагалась на улице Комерсионапротив рынка. Клаве оказался сеньором старой закалки и предпочитал одеватьсяв стиле алькальдов и отцов отечества, скульптурные изображения которыхкрасовались у входов в парк Сьюдадела. Стоило немного ослабить бдительность,как он пускался в рассуждения, забираясь в такие дебри риторики, что хотьсвятых выноси.

— Значит, вы писатель. А знаете, я мог бы порассказатьвам столько историй, что вам хватило бы их на добрый десяток книг.