В десять часов утра по улицам Вланка промчался бронеавтомобиль. Из-за плотных туч англичане его не видят, подумали жители деревни, сейчас немцы не боятся английских огнеметов. Визжа тормозами, автомобиль остановился перед ратушей. Из него выпрыгнули восемь солдат. Тяжелым сапогом один из них вышиб дверь, и отряд ворвался в здание. В ратуше они пробыли недолго. Но на улицу вышли уже не восемь, а десять человек. Между солдатами, высоко подняв голову, шагали бургомистр и секретарь муниципалитета. Они проследовали от двери ратуши до бронеавтомобиля, и больше их никто не видел. Бронеавтомобиль помчался дальше. К приемной ветеринара. К нотариусу. К богатому фермеру Схилтману. К директору школы. К пастору. Оккупанты забрали десятерых жителей Вланка и увезли их в расположенную у дороги на Зволле казарму. Людям ничего не разрешили взять с собой. Не было сказано ни слова о том, что их ждет. Жен, пытавшихся удержать мужей, грубо отталкивали. Как долго разъезжал бронеавтомобиль по улицам Вланка? Час? Не больше. Он унесся прочь, и напряженная тишина, царившая в деревне, сменилась взволнованным гулом голосов, плачем, причитаниями и утешениями охваченных отчаянием, но бессильных что-либо изменить людей. Жители деревеньки заходили в дома к соседям, снова выходили на улицу и ничего, ничего не могли сделать.

Десять человек были взяты в заложники – вот как это называлось. Людей, которых казнят за нарушение, которое совершил или совершит кто-то другой, называют заложниками. Как только десятерых заложников доставили в немецкую казарму, комендант объявил, что следующим утром велит их всех повесить на деревьях, растущих вдоль дороги на Бринк, если к нему не явится человек, убивший того солдата.

Эрику стошнило – просто так, от страха. У мефрау ван Бёзеком под ввалившимися глазами проступили синяки. От этого стало казаться, что на лице сильно выпирают скулы, а правый уголок рта то и дело дергался от нервного тика. Но жена бургомистра не плакала. Эрике она дала влажную банную рукавичку и полотенце, чтобы помыть и вытереть рот. Для малыша Йохема, не понимавшего, что происходит, мама достала из шкафа белый лист бумаги из довоенных запасов и карандаш, надеясь занять сынишку рисованием. Подойдя к Михилю, с неподвижным взглядом замершему на стуле, она тихо проговорила:

– Я туда схожу.

– Куда? В казарму?

– К коменданту. Мы с ним несколько раз разговаривали. Мне показалось, что он вполне разумный человек. Буду умолять его не совершать это бессмысленное убийство.

– Давайте я схожу? – предложил Михиль.

– Нет, думаю, будет лучше, если я пойду к нему сама.

Мама права, подумал Михиль. Разумеется, с женой бургомистра будут разговаривать совсем иначе, чем с ним, шестнадцатилетним юнцом.

Мефрау ван Бёзеком надела свой парадный темно-синий костюм, припудрила синяки под глазами, чтобы их не было видно, и отправилась в казарму. Михиль смотрел ей вслед. Он восхищался матерью. А что он сам может сделать, чтобы спасти отца? Надо хорошенько подумать. Кто же прикончил этого немецкого солдата? Теперь не узнаешь. Это запросто мог быть кто-то из другой деревни, какие-нибудь браконьеры, которых немец застукал, а те от страха его и убили. Или же кто-то из подпольщиков… Тоже не исключено. От глупцов никто не застрахован. Ведь всем прекрасно известно, как страшно вермахт карает за убийство каждого немца. Впрочем, может статься, что в Сопротивлении кто-то что-то всё же знает. Но он, Михиль, понятия не имел, кто в деревне связан с этим движением, кроме Дирка и Бертуса, а эти двое уже сидят под арестом. Так, надо подумать: кто может иметь отношение к подпольщикам? Михиль перебрал в голове всех мужчин деревни. Почти наверняка Дрис Гротендорст. Но Дрис такой ненадежный… Менейр Постма! Точно! Михиль вспомнил уроки истории в четвертом классе, на которых менейр Постма с такой гордостью за отечество рассказывал о Восьмидесятилетней войне[17], о борьбе Нидерландов за свободу от угнетателей. Отец посмеивался над учителем сына, говорил, что свободолюбие живет в сердцах не только голландцев, – но всё-таки… Да, менейр Постма наверняка связан с подпольным движением.

Михиль накинул потертую куртку и побежал к дому учителя. Но какой же он глупый, ведь менейр Постма сейчас в школе! Надо дождаться двенадцати часов. Когда пробило полдень, Михиль действительно увидел учителя у калитки его дома.

– Здравствуйте, учитель, – убитым голосом выдавил юноша.

– Здравствуй, Михиль.

Ответ учителя прозвучал немногим веселее приветствия его бывшего ученика. Они оба осознавали, что думают в этот момент о бургомистре, и о директоре школы, и об остальных восьми заложниках.

– Вы случайно не знаете, кто прикончил того немца в лесу?

Менейр Постма покачал головой.

– А вы случайно не знаете, кто возглавляет подпольную организацию нашей деревни?

Учитель снова отрицательно мотнул головой, но уже не так решительно, как в первый раз.

Михиль посмотрел ему прямо в глаза.

– Если вы его встретите, то сможете передать кое-что от меня?

Менейр Постма ничего не ответил.

– Передайте ему, пожалуйста, что человек, убивший того фрица, обязательно должен явиться сегодня к немцам. Обязательно!

Менейр Постма едва заметно кивнул.

– Желаю вам с мамой силы и мужества, – сочувственно проговорил учитель. – А мне пора идти, – добавил он с улыбкой, которую при большом желании можно было принять за выражение взаимопонимания. – До свидания, Михиль.

С искрой надежды размером с огонек крошечного светлячка Михиль поплелся домой. Мама неподвижно сидела на стуле в кухне. Комендант отказался ее принять.

Время текло очень медленно. Погода оставалась всё такой же промозглой. Поток людей из больших городов стал слабее, чем прежде. Может быть, до них долетел слух о том, что происходит в деревне? Или дело в моросящем дожде? В тот день по дороге Зёйдерзестратвех прошло человек сто. Среди них был старичок, толкавший перед собой деревянную тележку, похожую на те, в каких возят через приморские дюны на пляж детей. Эта тележка вполне пришлась бы впору паре полуторагодовалых близнецов. Но сейчас вместо близнецов в ней лежал мешок картошки. Недалеко от дома бургомистра одно колесо сломалось. Пожилой мужчина оказался к этому не готов. Не зная, что предпринять, он бессмысленно толкал тележку туда-сюда, как будто колесо от этого могло снова стать целым. В конце концов старик сел на столбик у дороги и уныло уставился в землю.

Михиль приблизился к бедолаге. Мысли его были заняты совсем другим, но юноша настолько привык помогать тем, кто брел мимо их дома, что ноги пошли сами.

– Сломалось колесо? – спросил он.

Старик кивнул.

– Попробуем починить?

Собеседник с удивлением поднял на него глаза. Мысль о починке не приходила ему в голову.