Он довольно точно, без фальши, выводил мелодию. Вообще, петьон любил, знал наизусть множество романсов и старинных русских народных песен.Мама, единственный близкий человек, всегда тихо выходила из комнаты, когда онначинал напевать. Это означало, что сын ее думает о чем-то серьезном и важном итрогать его не надо.

* * *

Сане Анисимову удалось ненадолго отключиться. Это нельзябыло назвать сном. Он слышал все, что происходило вокруг, но глаза закрывались.Он очень надеялся, что если уснет, отдохнет хотя бы немного, то памятьвосстановится. Лавка была слишком жесткой, мешала вонь, мешало ощущение грязи.От одежды несло рвотной кислятиной. Руки стали липкими, не удалось смыть чернуюгадость, в которую погружали его пальцы для снятия отпечатков. Телефонныезвонки, голоса, хлопающая дверь – все сливалось в один тяжелый, бесконечныйгул. Саня уже спал, когда сквозь гул прорвался высокий дрожащий голос:

– Ну пожалуйста, я прошу вас… мой муж, Анисимов АлександрЯковлевич… Я должна знать, что произошло, я должна поговорить с ним.

– Не положено. Вот когда все оформим по закону, тогда будетсвидание, если следователь разрешит. А пока не положено. Девушка, вы мешаетеработать. – прогудел в ответ добродушный бас.

Дежурный пил кофе из бумажного стакана и жевал сосиску вбулке. «Убойное» дело передавалось в округ, задержанного Анисимова должны быличерез полчаса забрать из их отделения, дежурный по доброте душевной позволилего жене с младенцем подойти к «обезьяннику», но теперь очень сожалел об этом.Молоденькая мамаша с младенцем в сумке-"кенгуру" была настроенаслишком уж воинственно. Надо выставить ее от греха подальше., В прошлом месяцевзяли одного пацана с героином, так его жена явилась в отделение стрехмесячными близнецами на руках, стала требовать, чтобы ее тоже задержали иоформили вместе с детьми. Визгу было, не дай Бог…

Саня открыл глаза и сначала увидел рот, измазанный кетчупом.В голове молнией мелькнула четкая картинка: доллары на светлом ковре, рот вкрасном соусе, пухлая полуголая девушка со звездами на тяжелых грудях, сподвижным мускулистым животом.

Ресторан… Вечером он был в ресторане. Судя по виду грудастойдевицы, там показывали стриптиз. По ковру рассыпались деньги, много денег,кто-то из официантов должен вспомнить и Саню должен узнать. Хорошо, и что этодаст? Да, он был в ресторане. А потом оказался в подъезде дома, где жилБутейко. Как он туда попал? На метро? На такси? Или его подвезли к подъездулюди, с которыми он сидел в ресторане? С кем же он там сидел? Ведь не один, всамом деле!

Утром он говорил по телефону с Вовой Мухиным. Но Воваизвестный халявщик, он никогда никого не приглашает в рестораны. И еще вопрос,пожалуй, самый существенный: куда он мог положить «Вальтер», когда вышел издома?

Вечером при нем не было ни сумки, ни портфеля-кейса. Емупросто некуда было спрятать пистолет. Карманы дубленки слишком мелкие, естьтолько один вместительный, внутренний, но там лежал радиотелефон. Не стал быСаня запихивать тяжеленький «Вальтер» в карман пиджака. Это было бы заметно,пиджак сшит из тонкого шелковистого сукна.

Саня зажмурился, напрягся, пытаясь вытянуть со дна памятиеще что-нибудь важное. Сейчас он чувствовал себя значительно лучше, ему сталоспокойней, и сразу удалось столько всего припомнить. Тряхнув головой, онзаметил наконец силуэт своей Наташи. Она стояла спиной к нему. На ней были старыедомашние джинсы и короткая ярко-красная куртка-пуховик. Светлые волосы кое-каксколоты пластмассовой заколкой.

– Наташка! – выдохнул он и вскочил с лавки, втиснулся лицомв решетку «телевизора».

– Саня… – она повернулась. Щеки ее были мокрыми от слез.Димыч спокойно сидел, прижатый к маминой груди, в сумке-"кенгуру", слюбопытством озирался по сторонам. Увидев Саню, тут же заулыбался, завертелся,поднял ручку в яркой полосатой варежке и громко произнес:

– Папа!

– Наташка, вспомни, кто заходил к нам в последние несколькодней, кто мог залезть в ящик письменного стола? – быстро, взахлеб, затараторилСаня. – Не вытирай пыль. Проверь, лежит ли коробка с патронами в твоей шкатулкена комоде. Открой ее ножом, не прикасаясь. На перламутре могут быть чужиеотпечатки. Ты поняла? Вечером я был в ресторане. Позвони Вовке Мухину, яговорил с ним утром, может, он что-то знает про вечер…

– Саня, ты что, брал с собой пистолет?

– Я не помню…

– С ума сошел? Ты не мог взять пистолет. Вспоминай, где и скем ты был! Сейчас же вспоминай!

– Не могу, Наташка, честное слово, дыра в памяти.

– Так, прекращаем это безобразие! – поднялся из-за столадежурный. – Вы что, совсем очумели?!

– Наташка, слушай внимательно! Я не мог спрятать пистолет,когда шел в ресторан, ты поняла? Надо найти ресторан. Там была девка полуголая…доллары рассыпались…

– Какая девка? – Наталья хлопнула потемневшими от слезресницами. – Какие доллары? Саня, что ты несешь?

– Слушай, ты уйдешь когда-нибудь или нет? – поинтересовалсядежурный.

– Еще одну минуточку, пожалуйста, очень вас прошу…

– Какую минуточку? Все, чтобы я тебя здесь не видел! –Лейтенант взял Наташу за локоть.

– Подождите, я жена арестованного, я свидетель, вы должныменя допросить! Кто у вас здесь главный? Кто занимается этим делом?

– Самая умная, да? Марш домой с ребенком и не маячь здесь.Брысь отсюда, чтоб я тебя не видел! Надо будет допросить, вызовут тебя. Поняла?Нет?

– Не трогайте ее! – хрипло закричал Саня. – Наташка, менячем-то накачали, добейся, чтобы мне сделали анализ крови! Запомни: ресторан,наркотик, Вова Мухин. Когда будешь говорить со следователем, скажи пропистолет, мне некуда его было спрятать, ты поняла?

– Папа! – возмущенно повысил голос Димыч, стал брыкаться иворочаться, пытаясь выбраться из «кенгуру». Он был крупный, ловкий и сильный,мог запросто вылезти и шлепнуться на кафельный пол. Наталья крепко обхватилаего обеими руками, Димыч застыл на миг, выгнул нижнюю губу подковкой, набралпобольше воздуха, прищурился, и через минуту торжественный басистый ревзаглушил торопливую Санину речь, окрики милиционеров, храп бомжей.

Наталью под руки вывели на улицу. Она н сопротивлялась,только оборачивалась, глядела на удаляющееся лицо мужа, вжатое в тюремнуюрешетку, бледное, заросшее темной щетиной, постаревшее за одну ночь лет надесять, изменившееся так, что казалось почти незнакомым. Она стараласьразобрать последние его слова, видела, как шевелятся губы, но ни звука уже не слышала.

На улице Димыч успокоился. В «кенгуру» он вообщеуспокаивался быстро, особенно при ходьбе. Единственное, что волновало еготеперь, это запах молока. Мамина грудь была прямо у него перед носом. Он терсяличиком об ее свитер и сердито хныкал, напоминая, что пора кушать. Наташавпрыгнула в троллейбус, уселась на переднее сидение.