Вот так меня превратили в козла отпущения. Но я это переживу. Меня волнует то, что мама опять не думает о наших финансовых проблемах. Закрылся бы наш магазин, если бы я не позволяла ей делать слишком много скидок покупателям, следила, чтобы маленькие девочки не выбирали слишком много одежды для кукол?…

– Конечно, – говорю я. – Давайте я покажу вам каталог, чтобы убедиться, что мы говорим об одной и той же кукле. – Я показываю клиентке дорогу. – За заказ мы берем предоплату. – Меньше всего нам нужно, чтобы женщина не пришла за заказанной куклой.

Когда покупательница уходит, мама поворачивается ко мне:

– Кайман.

– Что?

– Поверить не могу, что ты провела с клиенткой добрых полчаса и не выяснила, почему она хотела эту куклу. Кайман, мы заботимся о людях. Я повидала слишком много людей, которые заботятся только о себе, чтобы воспитать дочь, которая не думает о других, пусть даже и о незнакомцах.

Я поняла, что таким образом она пыталась оскорбить моего отца, но подобные обобщения меня страшно раздражают. Возможно ли, что деньги не имели никакого отношения к поведению тех ужасных богатых людей, от которых она так пострадала?

– Ты попросила меня предложить ей купить куклу, которая уже есть в наличии.

– Но не в ущерб же ее чувствам.

– В отличие от кукол, чувства ничего не стоят.

Мама слабо улыбается, а потом проводит рукой по моей щеке:

– Чувства, дорогая моя дочь, самое ценное, что есть в мире. Надеюсь, однажды ты это поймешь.

И такое отношение приведет нас к банкротству.

Позже, уже в своей комнате, я вновь и вновь проговариваю эту фразу в голове. «Чувства – самое ценное, что есть в мире». Что это значит? Нет, я понимаю смысл этой фразы, но что она значит для мамы? Она говорит о моем отце? Или о своем собственном?

С верхней полки шкафа достаю блокнот под названием «Донор органов», нахожу пустую страничку и записываю мамино высказывание. В этом блокноте хранится вся имеющаяся у меня информация об отце. Вообще-то, я многое о нем знаю: его имя, где он живет, даже как он выглядит. Из любопытства я искала информацию о нем в Интернете. Он работает в Нью-Йорке, в какой-то юридической фирме. Да, я многое о нем знаю, но это не значит, что я знаю его. Так вот, в этом блокноте я записываю все, что мама говорит о моем отце. Информации немного. Она познакомилась с ним в молодости, и у них был короткий роман. Иногда мне становится интересно, знала ли мама его вообще. Она редко могла ответить на мои вопросы, поэтому я в конце концов перестала спрашивать. Но бывает, она произносит что-то мимоходом, и мне хочется это запомнить. Ведь, возможно, это поможет мне узнать… его? Себя?

Даже мысли об этом злят меня. Как будто мне нужно узнать его настоящего. Он бросил маму на произвол судьбы. Как я могу хотеть хоть чем-то быть на него похожей? Но я человек практичный и разумный, и если мне однажды понадобится его найти, я хочу знать как можно больше. Закрываю блокнот и в очередной раз подчеркиваю название. Никогда не знаешь, когда может понадобиться почка или еще какой-нибудь жизненно важный орган. Вот почему я завела этот блокнот. И это единственная причина.

На следующее утро мое состояние не улучшилось. Размышления об отце всегда портили мне настроение. А вчера, обнаружив на складе пустую коробку, я поняла, что положение магазина намного более тяжелое, чем мне казалось раньше.

Я всегда думала, что наша прибыль покрывает расходы, а теперь понимаю – это не так. Мама продала этой женщине куклу по себестоимости, у нее совершенно нет деловой хватки, и вытащить нас из долговой ямы ей не по силам. Возможно, через несколько месяцев мы станем бездомными. Я буквально ощущаю, как мне на плечи опускается бремя ответственности, и я не знаю, что с ним делать.

Беру рюкзак и выхожу из магазина. Воздух сегодня холодный и щиплет мне щеки, едва я оказываюсь на улице. Через полквартала ко мне подходит Ксандер и протягивает уже отпитый напиток. Я наслаждаюсь теплом, которое обволакивает мой рот и спускается вниз по горлу. Поверить не могу, что мы гуляем вместе уже целую неделю. Пытаясь скрыть улыбку, делаю еще глоток.

– Ты в порядке?

Я смотрю на него и замечаю, как он внимательно меня разглядывает.

– Что? Да, конечно.

– Просто ты при встрече всегда язвишь.

Неужели он уже настолько хорошо меня знает?

– Я теперь твоя ежедневная доза?

– Можно сказать и так. – Он откашливается. – Ладно, предлагаю новую игру. Вызов, если ты не против.

– Продолжай.

– Ты не знаешь, чем хочешь заниматься в жизни. Я тоже не знаю. Но мы оба понимаем, что не хотим продолжать семейный бизнес.

– Звучит ужасно, но так и есть.

– Поэтому я найду твою судьбу, а ты мою.

– Что?

– Я постараюсь выяснить, чем тебе нравится заниматься.

– Каким образом?

– Будем пробовать все на собственном опыте. Устроим дни карьеры. Я буду первым. Завтра в час. Будь готова.

– Завтра суббота. Разве ты не планируешь смотреть теннисный матч или что-то в этом роде?

– Что? Нет, я ненавижу теннис.

Я озираюсь по сторонам:

– Говори тише, ты же не хочешь, чтобы тебя выгнали из клуба.

– Ты пытаешься увильнуть?

– Я работаю по субботам.

– Настало время начать подавать сигналы.

Вспоминаю наш ежемесячный календарь на дальней стойке. Вспоминаю, как в начале месяца мы с мамой его заполняли.

– У нас посиделки. Я никак не могу оставить маму одну. Но, может, после…

Он ничего не говорит, лишь смотрит на меня и выгибает бровь. Давление бремени на моих плечах становится сильнее, и во мне закипает злость. Почему я должна отвечать за мамин магазин? Почему не могу самостоятельно выбрать свое будущее?

– Хорошо, в час.

Наступает суббота, а я так и не рассказала маме о своей вылазке. Всплеск злости переродился в чувство вины. У мамы стресс, магазин на грани банкротства. Сейчас не время поднимать восстание. А настанет ли вообще это время? За один день магазин не превратится в руины… по крайней мере, я на это надеюсь.

В расписании указаны только одни посиделки с десяти до полудня. Идеально, помогу маме и освобожусь как раз вовремя, чтобы пойти с Ксандером. Пойти с Ксандером. На свидание. Это же свидание? Я стараюсь не улыбаться, но от этой мысли мое лицо оживает само по себе. Напоминаю себе, что Ксандер назвал это днем карьеры, и это, кажется, помогает.

Мама готовится к посиделкам в подсобке, а я слежу за магазином. Знаю, что нужно поговорить с ней, но медлю. Чувство вины гложет меня изнутри. В магазине никого нет, поэтому я брожу по маленькому коридору и наблюдаю, как мама выкладывает на стол одежду для кукол.