Ни о каких прениях более не могло быть и речи. Судя по всему, внутри коллектива столичной комиссии тоже существовали свои сдержки и противовесы, ибо второй ведущий эксперт – с сияющей лысиной и в блестящих очках – имел особенно торжествующий вид и сердечно поздравил Савву с интересной, перспективной идеей, отметил оригинальность применения математического аппарата и пожелал дальнейших успехов в реализации проекта, добавив к тому же, что знаком с товарищем Ильинским заочно и с большим интересом читал несколько его статей, посвященных Колмогоровской сложности. При этих словах капитан первого ранга Дубровский – прекрасный аналитик, признанный специалист и, что особенно важно, не последний человек в руководстве головного НИИ, – бросил на свояка взгляд, в котором, как при вспышке испепеляющей молнии, Бакайкин увидел свои дальнейшие служебные перспективы столь скромные, а последствия нынешнего совещания столь плачевные, что ему не оставалось ничего более, кроме как навсегда покинуть наш рассказ.

Через полчаса сотрудники НИИ связи ВМФ, выходя на обед, могли видеть, как старший научный сотрудник Евгений Гуревич лежит на спине в пушистом сугробе, хохоча и подбрасывая вверх искрящийся легкий снег, а Савва Ильинский стоит на ступенях, наблюдая за этим неожиданным действом, улыбаясь и щурясь на солнце.

* * *

Конечно, просто не было, и окончательное решение о настоящей, серьезной работе по проекту Гуревича и Ильинского приняли только через полгода. Идея казалась слишком необычной и смелой, обоснование и расчеты – чрезвычайно неоднозначными, сама тема квантовой физики – мало изученной и никогда ранее не увязывавшейся с военно-практическим применением, а открывающиеся в случае успеха перспективы – в полном смысле слова невероятными. Заочные экспертные оценки, обсуждения и дискуссии заняли довольно длительное время; из различных научных учреждений, привлеченных Министерством обороны к анализу теоретического обоснования, в НИИ связи поступали дополнительные вопросы, кажущиеся неотразимыми опровержения или же, напротив, близкие к восторженным отзывы. Савва отвечал, дорабатывал, вносил уточнения и дополнения, и процессу этому не было бы конца, если бы в мае 1983-го для финального заключения руководство министерства не обратилось к самому академику Пряныгину. На две недели все замерло в ожидании. Гуревич не находил себе места, бродил по коридорам и кабинетам НИИ или отсиживался в кабинете у Саввы, не в силах сосредоточиться на чем бы то ни было. Ильинский же как ни в чем не бывало продолжал заниматься своей работой в вычислительном отделе, сохранял совершеннейшее спокойствие и только выразился в том смысле, что рад участию Пряныгина в оценке его идеи, ну а если Иван Дмитриевич укажет на ошибки или недоработки, так оно только к лучшему.

Пряныгин дал ответ в конце мая, и он был по обыкновению краток: «Все верно». Это решило все дело. Тогда же Савва получил от него личное письмо, последнее за двадцать один год их удивительной переписки. Само собой разумеется, что академик прекрасно знал о работе Саввы над единой теорией поля и видел, что именно эти исследования привели к идее создания направленного квантового колебания, которое можно транслировать в разрушительной силы сигнал; он понимал, что его молодой друг и ученик фантастически близок к тому, чтобы воплотить умозрительные теоретические выкладки в практические решения, открывающие перед человечеством невиданные доселе возможности. Никто не знает доподлинно содержания этого прощального послания академика, но одну фразу из объемистого письма мы привести можем: «Вы как ребенок, который пытается пальчиками поддеть реальность за краешек, чтобы потом ухватиться и потянуть».

В начале июня проект под кодовым названием «Универсальная Бинарная Волна», сокращенно – УБВ, получил официальный статус. Имя предложил Савва: слово «универсальная» указывало на основную суть дела, абсолютную когерентность, а «бинарная» – на то, что квантовому колебанию было необходимо тело, более грубая оболочка, в которую будет вшита субатомная волна. Все предварительные расчеты, ранее рассылаемые с целью экспертных оценок с пометкой «для служебного пользования», изъяли из более не причастных к делу учреждений и ведомств и присвоили гриф «Совершенно секретно». Для руководства проектом при Министерстве обороны создали специальную комиссию, в которую входило меньше десяти человек, а в самом НИИ связи право ограниченного доступа к материалам исследования имели только сам контр-адмирал Чепцов и его заместитель по научной работе. К делу подключился Комитет государственной безопасности, контрразведка взяла на особый контроль соблюдение условий секретности и обеспечение повышенных мер защиты. Рабочей группе в составе Ильинского и Гуревича выделили отдельное помещение, дали приоритетное право ставить любые задачи всем подразделениям и службам НИИ, а также смежным научным организациям, относящимся к ведению Министерства обороны СССР; они получили статус, ресурсы и лютую бессильную зависть всех прочих сотрудников института, которая только усугублялась полностью свободным графиком работы, который был предоставлен приказом начальника НИИ.

Гуревич летал как на крыльях; он приобрел еще более лощеный вид, взял привычку появляться на работе не раньше одиннадцати и засиживаться допоздна, и не воспринимая все слишком всерьез, но все-таки наслаждался тем, с каким верноподданническим видом здоровались с ним бывшие недоброжелатели; а еще оценивал перспективы, на которые прозрачно намекало ему руководство: секретарь партийной организации и начальник не то что лаборатории, а как минимум отдела, а может, и целого управления – как водится для начала.

Галя Скобейда, которую назначили временно исполняющей обязанности руководителя вычислительного отдела, тоже сияла, но по другим причинам: она радовалась не за себя, а за Савву, исполненная тихой, счастливой гордости, которой делилась во время редких визитов в гости или телефонных разговоров с Леокадией Адольфовной – и мама, внешне спокойно и словно как должное принимая успехи сына, наедине с собой едва ли не плакала от сознания того, что все было не зря, не напрасно и сын ее наконец-то если и не оценен в полной мере – на это была способна лишь только она, – но, по крайней мере, замечен и востребован.

Савва увлекся проектом по-настоящему: это был серьезнейший вызов для него как физика и математика, а кроме того, разработка практической части УБВ помогала в развитии и теоретической части единой теории поля. Новыми возможностями и свободами он распорядился по-своему: вдруг отрастил волосы и отпустил бороду, отчего его и без того строгое и правильное лицо сделалось прямо-таки иконописным, и проводил на работе целые ночи. Он и раньше, с самого отрочества, был склонен к «совиному» образу жизни и любил засиживаться допоздна, а теперь получил все возможности реализовать эти склонности в полной мере; дошло до того, что в один прекрасный день он притащил в кабинет их маленькой рабочей группы раскладушку, так что порой даже не возвращался домой, укладываясь под утро и просыпаясь тогда, когда после одиннадцати появлялся Гуревич.

Исаев, наблюдая эту дикую вольницу, только злился, пыхтел и багровел еще больше. Сначала он думал, что это все временно, что хитрый еврей Гуревич просто удачно пустил пыль в глаза руководству и скоро те, кому полагается, во всем разберутся, и уж тогда он, Исаев, своего не упустит. Но время шло, а ситуация только усугублялась: Гуревич с независимым видом дефилировал через проходную мимо Исаева через два часа после начала рабочего дня, громко рассказывал в курилке последние новости «ВВС» и «Голоса Америки», еще и похваляясь каким-то собственноручно собранным аппаратом, который при помощи БЧХ-кода убирает глушащие помехи, и при всем этом заходил, не спросясь, в кабинет самого Чепцова, как будто к теще на блины. Ильинский с длинными волосами и бородой стал похож на какого-то приходского попа, а когда он как-то поутру приволок на работу здоровенный рюкзак и раскладушку, терпение у Исаева лопнуло. Он засел в кабинете и потратил несколько часов и немало бумаги, пока оттачивал формулировки, но изложил все: и про нарушения трудовой дисциплины, и про политически вредные разговоры, и про внешний вид, не забыв напомнить также про «пятый параграф» и отсутствие партбилета. На этот раз ответ пришел быстро. Исаеву позвонили из Москвы и в ёмких, не терпящих двоякого толкования выражениях порекомендовали оставить молодых перспективных ученых в покое, а лучше смотреть за собой, чтобы случайно не оказаться вдруг начальником особого отдела где-нибудь на Таймыре. Майору не оставалось ничего, кроме как, угнездившись в своей сумрачной обители среди клубов табачного дыма, наблюдать угрюмо за триумфом Гуревича и Ильинского.