Но нас тоже на мякине не проведешь. Мы тоже все про них знаем. Учительница в маленьком городке, где у каждого перекрестка вросли в землю тысячелетние церкви и башни, где еще сохранились деревянные тротуары, где в краеведческом музее лежат под стеклом трогательные реликвии далеких эпох и боевые награды почивших героев Великой Отечественной; рабочий на машиностроительном заводе, проводящий смену за сменой в цеху, у конвейера, в жаре, грохоте, машинном масле; октябрята, рисующие стенгазету о пионерах-героях; врач сельской больницы и шофер-дальнобойщик, что в долгой дороге сквозь темные километры слушает радио, думает о покупке велосипеда сынишке и о том, как накопить на путевку в Дом отдыха на Чёрном море – все в курсе, что там, за океаном, ощетинился боеголовками «Першинг» агрессивный империализм. Там круглый год ходят в ковбойских шляпах, жуют жвачку, бьют почем зря негров, там то и дело стреляют на улицах, убивая друг друга за доллар; там люди с ястребиными носами и выступающими подбородками, что ни день, строят козни против Страны Советов, там Ку-клукс-клан, Госдеп, безжалостные генералы в фуражках с высокой тульей, а молодые невежественные парни с бычьими шеями рвутся на службу в морскую пехоту, горя желанием убивать борцов за все светлое и свободное, что есть в мире.

В гипотетической грядущей войне не будет места отваге и доблести; не будет лихих кавалерийских атак, не поднимется в штыковую пехота, не уступая ни пяди земли оккупантам, двадцать восемь бойцов не встанут грудью на пути танковых клиньев, восемнадцать ребят не останутся на безымянной высоте, никто не пойдет на таран, не направит горящий бомбардировщик в колонну вражеской техники. Честь и мужество никогда более не одержат победы; ее принесут нарушение договоренностей, обман доверия, хитроумный ход, невероятно бессовестная ложь и полное, совершенное отсутствие сострадания к ближним и дальним. Победит тот, кто решится ударить первым – и будет знать точно, что не получит в ответ сдачи.

Гуревич засобирался.

– Ну что, ты идешь? – спросил он у друга.

– Нет. Пожалуй, поработаю еще. У нас срок до конца второго квартала, помнишь?

* * *

Второй квартал прорыва в деле не принес.

Пообещать маршалу своевременный подход долгожданной танковой бригады оказалось куда проще, чем выполнить обещание; продолжая эту выразительную метафору, в которой слышались отголоски военного опыта человека, ныне отвечающего за обороноспособность страны, можно было сказать, что танки безнадежно увязли в глубоком болоте по пути к передовым позициям, тщетно взрывая гусеницами жидкую грязь и пережигая надсадно ревущие двигатели.

Чем ближе подходил назначенный срок, тем чаще со всех сторон задавались тревожные вопросы о статусе работ; никто не давил и уж тем более не грозил последствиями, но Савве было достаточно и общей нервозности, чтобы самому утерять тот глубокий, будто лесное озеро, невозмутимый покой, что необходим для решения беспрецедентной задачи.

Савва понимал, что поиски его давно вышли за рамки, которыми принято отделять науку от сомнительной ничейной зоны, за широким простором которой желтеют стены психиатрических клиник. Он все дальше погружался в область квантового мистицизма, ведя поиск универсального кода творения, который создает и разрушает мнимую реальность, состоящую из межатомной пустоты, – так чародей-неофит пытается методом проб и ошибок самостоятельно вывести формулу могущественного заклинания из гримуара великого мага.

– Мне требуется математически рассчитать абсолютную гармонию, найти звук, который способен запустить нужный поток колебаний на квантовом уровне, – объяснял он Гуревичу. – Я ищу Изначальное Слово.

– Старик, поосторожнее с определениями, – обеспокоился тот. – Ты-то человек беспартийный, а вот меня и всех прочих за подобные выражения не похвалят. Поповщина какая-то.

– Это вопрос выбора терминологии, – спокойно ответил Савва. – В некоторых философских системах такое определение совершенно точно отражает суть наших поисков.

– Только не свихнись, я очень прошу. Может, тебе прерваться на два-три дня? Перезагрузить голову, отдохнуть.

– Я не устал.

К середине июня стало совершенно понятно, что на заседании комиссии по итогам второго квартала докладывать будет нечего. Савве перестали задавать вопросы и интересоваться состоянием дел; у победы много отцов, поражение – всегда сирота, и вокруг него образовалась та характерная пустота, которая окружает каждого человека в преддверии неизбежного и сокрушительного провала. Только верный друг Женя оставался с ним рядом, готовый делить на двоих и пьедестал почета, и эшафот.

К счастью, до последнего не дошло. Совещание сначала перенесли на июль, а потом и вовсе отменили; из Москвы пришел циркуляр, в котором все причастные оповещались о том, что итоговое заседание состоится в конце сентября. Этому подарку судьбы в виде почти трех дополнительных месяцев можно было бы радоваться, если бы к чувству облегчения не примешивалось беспокойство и тревожное понимание, что в министерстве произошло что-то серьезное. В НИИ теперь постоянно дежурила группа из оперативных сотрудников контрразведки, дополнительный пост появился на лестничной клетке у коридора, где находилось рабочее помещение Гуревича и Ильинского, а обитателей всех других отделов на этаже переместили выше и ниже, безжалостно уплотнив и стеснив в других кабинетах. В довершение ко всему к ним обоим приставили по два оперативника и по водителю, сообщив максимально корректно, но директивно, что отныне перемещаться с работы домой и обратно они будут исключительно на специальных автомобилях с охраной. У домов на Приморском и Московском проспектах круглосуточно стояли микроавтобусы с задернутыми занавесками окнами, и мама Циля стала жаловаться на то, что за ней постоянно слоняется кто-то, как тень, куда бы она ни выходила, хоть в булочную, хоть на рынок, хоть к подружке в соседний подъезд. Из Новосибирска Гуревичу позвонил брат и натянутым голосом несколько раз уточнил, все ли в порядке: когда и вокруг него появились малозаметные и ненавязчиво ходящие следом люди, в чьей ведомственной принадлежности не приходилось сомневаться, старший Владимир решил, что младший Евгений «наконец доигрался». Леокадия Адольфовна ни на что не жаловалась, хотя и замечала с присущей ей зоркостью и незнакомцев, с напускным безразличием провожавших ее до работы, и пару новых поклонников ее драматического таланта, с каменными лицами присутствовавших на всех спектаклях: один в партере рядом со входом в зал, другой – на балконе по центру. Она отнеслась к этому с пониманием, как человек, прошедший суровую школу жизни и знающий, что высокие достижения и большая ответственность всегда соседствуют с необходимостью стеснять себя ради собственной безопасности. Для нее появление комитетской охраны было сигналом, что Савва взошел уже на ту высоту, которой она для него не могла и желать.

Мнительный же Гуревич, напротив, поначалу всерьез испугался, приняв охранников за надсмотрщиков, караулящих каждый шаг и вдобавок фактически взявших в заложники всех членов его многочисленного семейства.

– Это потому, что мы сроки сорвали, – тревожным шепотом делился он своими соображениями с другом, многозначительно упирая на дипломатичное «мы». – Теперь взяли под жесткий контроль. Если что, сразу арестуют всех и…