– А чаю то? Чаю? Чаю… пппопейте!

Лиза молчала и дрожала в машине, склонив голову к коленям. Внезапно она разревелась.

Я не успокаивал, не уговаривал, просто рулил. В такую минуту, что не скажешь – все будет мимо.

На центральной площади у церкви я припарковался, мы спустились к цепному мосту и присели на берегу. Река сильно обмелела в последние дни и была сплошь затянута длинными зелеными и лиловыми водорослями, над которыми кувыркались бабочки и какие-то мелкие птички.

Лиза сидела нахохлившись, шмыгая носом, глядя перед собой покрасневшими глазами.

– Знаешь, Лиз, а ведь в этом самом месте я впервые искупался в этой реке. В детстве. Мы с отцом только приехали в город, ждали автобус, а я как увидел реку так и скатился кубарем сверху. Тогда тут машин совсем мало было. А у церкви автовокзал был, мороженым торговали. Мороженое местное было: льдистое, помню, какое-то ненастоящее. А по мосту еще автомобили ходили. Новый мост еще не построен был. Сначала в одну сторону едут, потом в другую….

– Ненавижу ее. Чтоб она сдохла. Убедился теперь? Что скажешь? Что мама – это святое?

– Лиза, послушай… Постарайся понять. Есть в мире страшные болезни. Шизофрения, например. Или рак, слыхала? Заболеет человек и кричи-не кричи, бейся-не бейся, а поделать нечего…Только к врачу. Твоя мать больна. Болезнь страшная, согласен, но это болезнь. Пожалей ее. Прости ее.

– Простить? А она бабушку бьет – ты знаешь?! Тоже простить? Я последний раз схватила сковородку, замахнулась, как закричу: убью, если еще раз тронешь! И убила бы! Бабушка сковородку выхватила, меня выпихнула с кухни… А эта льет крокодиловы слезы: доча! доча! Тьфу! Ненавижу! И зря мы ей подарков напокупали. Все пропьет теперь. Лучше бы бабке чайник купили. Она мается с этой печкой каждый раз.

Мы купили чайник. Купили еще всякого барахла. Настроение у Лизы повысилось. Она грустить долго не умела.

Я отвез ее обратно до камня, дальше дороги не было даже для моего джипа, и она, обвешанная сумками и пакетами, пошла по тропинке вверх, оглядываясь и изо всех сил улыбаясь, качая бедрами, подпрыгивая, словом, всем видом говоря: спасибо, спасибо, спасибо!

За ужином сеструха долго и безуспешно выпытывала из меня подробности нашей поездки. Про визит к маме я так и не рассказал. Сестра вздохнула, наконец.

– Она ведь начинала в моей школе. Толковая была девочка. А потом, как папашу посадили, мама пить начала, гулять направо и налево. Раньше бы за такое родительских прав лишили, а сейчас… Хорошо бабка Авдотья жива еще. Приглядывает. Да как углядишь? Весной связалась тут с цыганом, Яшей. Он ей в отцы годится. Правда, мы тут в РОНО написали письмо, участковый наш вмешался. На этом Яше, скажу тебе, клейма негде ставить. А толку… Школу закончит и поминай как звали. А ты-то чего вдруг?

– Жалко стало.

– Жалко… Она в жалости ничьей не нуждается, скажу тебе. Смотри… как бы тебя не пришлось жалеть…

Ночевал я на сеновале, на перине, которую набил сеном. Корову Ленка не держала, овец тоже. Было с пяток кур и петух. В сумраке они шуршали на насесте и изредка переговаривались спросонья тихим квоканьем. Иногда над головой зависал комар и долго примерялся для атаки. Я терпеливо ждал, чтоб одним ударом завершить его земное путешествие. Почему-то вспоминались при этом буддийские монахи из документального фильма, и как они метут перед собой веником, чтобы ненароком не раздавить какого-нибудь муравья. Потом я вспомнил того самого пьянчужку, помершего среди фантиков «Сникерсов» и бутылок «Амаретто» польского разлива, и у меня сжалось сердце. Сам не знаю почему, но этого бедолагу я вспоминал часто. В комнате он лежал на полу, в спортивных рейтузах и порыжевшей тельняшке, подогнув к животу колени и положив под голову руку. Я еще подумал, увидев, что так, наверное, он спал в детстве. Открытая бутылка коньяка была наполовину пуста. Интересно, подумал он, раздирая обертку «Сникерса», что жизнь удалась? Абсолютно никчемный человечешко. Серега презирал таких, говорил, что они мусор эволюции. Потом я вспомнил смертельно усталое лицо женщины, которая отправлялась «в Могилев» вместе с пьяно улыбающимся дебилом-сыном и ее тихое «спасибо», когда Жека закинул последний тюк в кузов грузовика. Понимала она, что ее ждет? Такого опустошенного, измученного взгляда, как у нее, я не помнил. Ей было уже все равно. И все-таки она благодарила нас, таких же молодых, как и ее сын, за помощь – это был тихий глас человека в орущем, жрущем, абсолютно бесчеловечном мире. Мы возвращались в Питер этим вечером по раздолбанному таллинскому шоссе в полном молчании. Может быть, каждый из нас вспомнил о своей матери, не знаю. Просто погано было на душе и напились мы на ночь глядя, с Жекой, в хлам.

– Ты что думаешь,– орал Жека мне в лицо – я буду всю жизнь заниматься этим дерьмом?! Хрена вам всем! У меня все продумано. Уеду! Есть одно местечко! Не скажу где! Хрен вы меня там найдете! Буду уток кормить… в пруду. Не веришь?

– Не верю – отвечал я.

Жека плакал, мотал головой.

– Нет, ты верь. Пожалуйста. Нельзя не верить… Я Аньку люблю, понял ты? Всю жизнь за нее буду молиться…

На моих глазах Жека разнес голову пацану бейсбольной битой, когда тот опорожнил мочевой пузырь на колесо моей машины. Я тогда так и не мог понять: Жека – он кто? «Правильный пацан» – сказал про него Серега. На похоронах. На Южном кладбище. Мы только что закопали Жеку в «правильном» гробу и теперь говорили «правильные» слова, а Шамиль уже подкидывал на ладони ключи от Жекиной девятки и улыбался. Зареванная Аня стояла у холмика свежей земли и тупо била по нему носком сапога. Вообще-то Жеке повезло. Он словил случайную пулю на «стрелке» и ушел мгновенно, без лишних слов.

Дальше вспоминать не хотелось. Петух впотьмах забил вдруг крыльями и курочки тоже заволновались. «Все!» – приказал я себе и погрузился в сон.

6 глава

– Вам плохо – не ропщите! – сказал Георгий Семенович сердито – А с чего Вы взяли, что должно быть хорошо? Если Вы годами едите сладкое и мучное и не двигаетесь, то наберете вес, а то и заработаете диабет. Вы знаете это и не жалуетесь на несправедливость! А если у человека болит душа, жалобам нет конца! Удивительно. Сейчас я обману, украду, солгу, а завтра буду весел и беспечен! Нееет, так не бывает, друзья.

– Почему же?