из слова «о» и горлом скажи, умудрись, чтобы и было «о» и нет его. Да и что говорить ― ничего не выйдет, нельзя.

В. ― Какой же величины ваши духовные планеты?

О. ― Разные, вот первая стадь побольше, а вторая поменьше.

В. ― А что такое стадь?

О. ― Ну, это ступень, группа; вот я в четвертой стади, а всех двенадцать с Марсовыми.

В. ― А наш Отец где?

О. ― Чего-то не знаю; у него двенадцать под началом, а сам он, ведь, тоже, кажись, в восьмой стади. Я не знаю, кто он и из каких, он у нас редко бывает, только за делом. Он у Христовой пристани в работниках.

В. ― Это что же значит?

О. ― А это, видишь, у Христа двенадцать апостолов, а от них двенадцать пристаней.

В. ― Что же это значит пристань?

О. ― Ну, как тебе сказать, по выбору; вот есть какие сами ведут дела, а есть у пристани: куда выберут, туда и идут, это самые что есть работники по миру. Нас не Христос посылает, а высшие «духи», они только с Его благословения, или кому Он укажет их благословить. Вот они чаще Его и видят, но зато с них Он уже и спрашивает. Их работа трудная, зато и грехи они не сами искупают, а уж за делом прямо Ему складывают. Он и судит и прощает. Ну, и труда же много у них, все со злом, да со злом. Трудно им, вы сами, ведь, слыхали про старшего? Про Денницу-то? Вот и до него самого доходят, а это уж не дай Бог! Это сто грехов лучше на себя взять, чем раз его повидать.

В. ― Ну, скажи, Таня, ты говорила, что на ваших планетах есть бабочки. Каких цветов и какой величины они?

О. ― Бабуси у нас как цветочки, они легкие, живучие и есть большие, как у вас птички. А цвета они разного: есть золотые, есть и серебряные, и всякие. Формой они похожи на ваших бабочек, и усики такие же у них. Сидит напротив тебя и мотает усиками.

В. ― Они такие же пугливые, как и наши.

О. ― Нет, сами лезут к нам. Они такие духовные, как и наша планета. Форм они разных, но только все летучие, есть как колокольчики звенят, а то горят, как огонек, но это все бабуси, мы их так зовем. Они к нам очень привыкают. Вот и у меня живут три бабуси, одна с огоньком, а то большая, цветная, разумная такая, говорю: «Давай, бабуся, Бога славить», ― она и запоет; вот какая. Это я как друга люблю. А других животных у нас никаких нет.

В. ― А, что, Таня, ваши бабочки умирают?

О. ― У нас смерти нет.

В. ― А куда же они деваются?

О. ― А кто их знает, мне самой это на мысль не приходило.

Мне пора, отец, ведь, строг, он и то сказал, отпуская меня к вам:

― Смотри, заговоришься и без дела останешься. Ох, бегу, прощайте, да хранит вас Бог и Царица Небесная.

8-го мая 1899 г.

Как только секли за сеанс, кто-то начал писать, но мы бросили и выжидали некоторое время.

― Ох, что это у вас сегодня нечисть какая!

В. ― А знака твоего они не видали?

О. ― Нет, я выждала.

В. ― Как же ты их прогнала?

О. ― Да говорю, покровителя позову, да молитвой; они ужасно как не любят молитвы. Вот, грешна я, не люблю эту нечисть.

В. ― Кто же это был?

О. ― Кто их знает, их душ кто-то, ведь, привязываются они. А знаете, други, у вас около дома много их и каких только нет; вы бы как-нибудь отгоняли. Много их и все в окна и двери заглядывают и плюют, как чисто мразь одна! И, Господи, что им надо, вот гадость какая! Я, мои голубчики, теперь не надолго, должна буду идти по делу Аввела. Забежала только, чтобы обмана не было и не сказали, что Таня врунья. Хоть болтлива я, но не врунья.

― Ну, какой же вам ответ держать?

В. ― Как хорошо ты говоришь по-русски; сто лет как умерла и не забыла.

О. ― У нас, ведь, много есть русских; мы иногда говорим и по-русски, когда захочется. Души, какие недавно умерли, они любят прямо разговаривать, а не мыслью. Говорить-то не забыла, а многое что забыла, вот как едят совсем забыла; холод, жар совсем забыла и про боль тоже. Скажите мне, други мои, что холод или жар язык кусают?

В. ― Жар кусает, а холод ломит.

О. ― А вкус какой бывает? Кислый нехорошо, сладкий помню, это ― мед; горько помню ― трава полынь. А соленый вкус забыла. Соль ― это песок белый, знаю, а на язык забыла. Полынь помню, а горько и солено мешаю. Правда, грузди в соли? вот вспомнила. А у печи жарко и как еще жарко? Пот идет на работе в пол, так, так помню, как сон. А болит разно: ломит, щиплет. Усталость и у нас бывает, но мало похожа она на вашу, должно быть.

В. — А ты много работаешь?

О. — Не очень, можно больше, я не напрашиваюсь и не отказываюсь, как другие хотят, так и пошлют.

В. — Слышишь, как мать Ольга поет песню? (надо сказать, что мать Ольга прекрасно поет).

О. — Прислушалась, думала, что кто-то мучается чем-нибудь, болен или скорбь у него большая; не веселые песни у вас на Земле. Я много прислушивалась, нет у вас хорошей музыки. У нас хорошо поют, я ною, но лучше меня многие поют. Ангелы все, каких видала, поют прекрасно, так хорошо, что нам далеко до них.

В. — А играете вы на инструментах?

О. — Можно, друзья мои, почему же? У нас все инструменты есть. Стоит захотеть, так они и явятся; можно играть каждому, кто на чем хочет. Как вам объяснить, такого слова у вас нет, это ни мысль, ни способность создания вещей, а что-то иное, очень простое для нас, а для вас очень мудреное и совсем вы не поймете. Вот, если я захочу, то оно сейчас и явится. Захочу иметь фортепиано, а оно и здесь. Потом как не надо, оно и пропадает. Ну, эту силу надо применять тоже с о