национального воинского формирования – легиона Украинских сечевых стрельцов. Быстро довести одно и другое до конца помешали противоречия внутри украинского лагеря, а также стремительное наступление русских войск в Галиции, заставшее украинцев врасплох.

Глава 2

«Эмиграция», «оккупация» и фронт: украинцы австро-венгрии осенью 1914 – весной 1915 года

2.1. «Эмигранты» в борьбе за репутацию и консолидацию

Центром притяжения галицийских беженцев всех национальностей была Вена. На фоне их постоянного притока в декабре 1914 года власти запретили въезд в столицу без особого разрешения. Для размещения беженцев были созданы специальные лагеря переселенцев, сформированные по национальному признаку. Русинов направляли в лагеря Вольфсберг и Гмюнд. К концу 1915 года, по данным МВД, в самой Вене насчитывалось 137 тысяч беженцев, включая 18 тысяч русинов[274].

Украинская жизнь в Вене забила ключом: сюда перебрались редакции галицийских и буковинских газет, хозяйственные и просветительские организации. Украинский комитет вспомоществования (укр. Український запомоговий комітет) занимался проблемами беженцев, общество «Сельский хозяин» (укр. «Сільський господар») – просвещением в экономической сфере; «Просвита» выпускала издания на украинском языке и опекала читальню для беженцев, а Всеобщий украинский культурный совет (ВУКС; укр. Загальноукраїнська культурна рада) ведал делами образования. Политические партии в «эмиграции» почти прекратили деятельность, лишь УНДП сохранила руководящие органы, финансовые возможности и реальное влияние. Как следствие, политическая жизнь замкнулась в узкий круг партийных функционеров и депутатов рейхсрата и сеймов[275].

Вынужденное пребывание в Вене угнетало «эмигрантов»: как писало «Діло», в Вене «активные элементы» украинского общества словно повисли в воздухе, а их надежды и устремления сменились тревожным ожиданием»[276]. По сравнению с поляками украинцы находились в невыигрышном положении: «их» часть Галиции была оккупирована войсками противника, а западная, «польская», – нет. Они были лишены возможности воздействовать на соплеменников и удерживать их от сотрудничества с русскими властями, в то время как из поляков в занятых русскими районах нелояльность Габсбургам демонстрировала лишь небольшая часть эндеков[277]. Но куда больше украинцам вредило повсеместное недоверие и подозрение в русофильстве. Украинским деятелям, по свидетельству одного из них, говорили: «Мы верим, что вы хотели бы с нашей помощью построить независимую Украину, но ваше большинство сочувствует и помогает России»[278].

Если для украинских политиков в Вене недоверие оборачивалось неприветливостью и холодом, то их соплеменникам-крестьянам оно грозило смертью. В еще не занятых русскими войсками районах Галиции и Буковины продолжался террор против восточнославянского населения, в котором особенно «отличались» венгры. «Глядя в местные немецкие [газеты], читаешь, что больших героев, чем мадьярские солдаты, нет, а тем временем первыми, кто разграбил Галичину, были мадьяры…» – писал осенью 1914 года в частном письме один украинский деятель[279]. «Неблагонадежных» русинов после ареста отправляли в лагеря для интернированных, крупнейшими из которых были Терезин в Богемии и Талергоф неподалеку от Граца.

В сентябре – декабре 1914 года украинские политики стремились убедить правящие круги в своей лояльности и представить массовые преследования русинов как результат польских интриг. Безоговорочная верность монархии Габсбургов высказывалась при любой возможности: на аудиенциях у высокопоставленных лиц, в публичных выступлениях, в прессе. «Діло» писало об «историческом единодушии украинского большинства» в «верности монархии и династии»[280], а Кость Левицкий на встрече с главнокомандующим армией и наследником престола признавался в «самой тесной привязанности к императору и государству»[281].

Вопросами освобождения лояльных украинцев из Талергофа и других мест заключения в Вене занималась так называемая Народная канцелярия[282]. В. Маковскому было поручено составлять списки украинцев-узников Талергофа для последующего освобождения. Желающий попасть в список должен был назвать имя известного деятеля, который мог бы за него поручиться. В инструкции Маковскому глава Народной канцелярии В. Бачинский уточнял, что в списках должны быть только «настоящие украинцы», но на практике установка не соблюдалась – записаться украинцами приходили «целые процессии селян»[283]. В конце октября 1914 года Маковский отправил в Вену сначала список на 270 человек, а затем еще один – из 312 имен[284]. Депутат рейхсрата Лонгин Цегельский подготовил меморандум «Правда о предательстве в Восточной Галиции», где говорилось, что русофилы составляют не более 10 % от украинского народа[285]. В этом же духе высказывался Михаил Лозинский в брошюре «Русская пропаганда и ее польские покровители в Галиции». Он отмечал, что во всех случаях государственной измены «речь идет о тех индивидуумах украинского происхождения, которые принадлежат к так называемой русской национальной (русофильской, москвофильской, старорусинской) партии или находятся под ее влиянием, и ни в коем случае не о национально сознательных украинцах»[286]. Умаляя масштаб влияния русофилов, украинские политики понимали, что на деле он заметно выше[287].

С ноября 1914 года украинскую комиссию по вопросам Талергофа при наместничестве в Граце возглавлял адвокат И. Ганкевич. Комиссия несколько раз приезжала в лагерь и ходатайствовала об освобождении не только тех, чьи имена были в составленных Маковским списках, но и тех, кто записывался украинцем на месте[288]. Даже русофильская газета «Прикарпатская Русь», выходившая в занятом русскими войсками Львове, со ссылкой на анонимного информатора признавала, что «мазепинским делегатам» удается склонить интернированных русофилов к «отречению от русской идеи» в обмен на свободу и материальную помощь[289]. Первые 77 украинских узников Талергофа были освобождены уже 10 ноября[290]. 19 мая 1915 года на очередном заседании БУС Кость Левицкий сообщил, что лагерь покинули все украинцы, кроме нескольких лиц на карантине (в Талергофе свирепствовал тиф)[291].

Отрицая свои пророссийские симпатии, украинские «эмигранты» предъявляли встречные обвинения полякам. Из-за цензуры печати делать это приходилось завуалированно. Доказывая, что только независимая Украина защитит Европу от России, «Діло» писало: «Любое другое новое образование Австро-Венгрии и Германии на востоке Европы вскоре развернуло бы свой фронт и вместо устранения российской опасности только укрепило бы ее»[292]. Под «другим образованием», конечно, подразумевалась Польша.

Противостояние украинских и польских авторов, в основном ученых, шло и в немецкоязычной печати – как австро-венгерской, так и германской. Это была часть общеевропейского процесса, который польский историк М. Гурный называл «великой войной профессоров». Работы с изобличением русофильства поляков и критикой их претензий на украинские территории не только публиковались в прессе, но и рассылались в виде брошюр политикам и представителям властей. С украинской стороны самым активным участником «войны профессоров» был доцент Львовского университета, географ С. Рудницкий. В Германии он одержал убедительную победу над польскими визави: на его работы ссылались немецкие антропологи и географы, его тексты печатались в журнале Osteuropaische Zukunft.