Лукреция рассмеялась.

— Мы с тобой развяжем священную войну. — Реакция Чезаре ей понравилась. — Папе прибавится дел. Ему придется задабривать Милан, который очень обидит смерть Джованни от твоей руки, и пытаться заключить союз с Неаполем. Мавр может захватить тебя и бросить в подземелье. Папа поведет свою армию, чтобы освободить тебя, а тут и Венеция попытается отхватить у нас кусок территории. Лучшие художники Флоренции будут рисовать наши портреты, выставляя нас в самом неприглядном виде, а их пророки — обещать нам вечное проклятие, — она так хохотала, что повалилась на кровать.

Чезаре нравилось слышать смех сестры. Смех этот заставлял его забыть обо всем на свете, даже успокаивал злость, которую он испытывал к отцу. Да и головная боль поутихла. В общем, он согласился встречать «дорогого» гостя…

* * *

Как только Лукреция услышала музыку и поняла, что процессия приближается к ее дворцу, она взбежала на третий этаж и выскочила на балкон, нависающий над улицей.

Джулия Фарнезе, уже два года любовница Папы, в этот день одела ее в темно-зеленое атласное платье с кремовыми рукавами и украшенным драгоценными камнями лифом. Белокурые волосы забрала в пучок, оставив лишь несколько прядок, свисающих вдоль щеки, чтобы подчеркнуть красоту шеи.

Джулия уже не один месяц пыталась объяснить Лукреции, что будет ожидать ее в первую брачную ночь, Лукреция если и слушала, то в пол-уха. Когда же Джулия начинала рассказывать о том, как должно ублажать мужчину, перед мысленным взором Лукреции возникал Чезаре.

И хотя она никому не говорила ни слова, ее любовь к нему крепла с каждым днем.

Выйдя на балкон, Лукреция удивилась тому, что у дворца собралась целая толпа. Александр позаботился об охране, но солдаты не смогли защитить ее от лепестков цветов, которыми римляне забросали и ее, и большой балкон. Лукреция улыбалась и махала всем рукой.

Она посмеялась ужимкам шута, похлопала музыкантам, а потом увидела их.

Первым своего брата Чезаре, на белом жеребце, красивого и благородного, с прямой спиной, серьезным лицом.

Он поднял голову, увидел Лукрецию и улыбнулся. Хуан не удостоил ее и взгляда. То и дело наклонялся, чтобы взять цветы у подбегавших к нему женщин. Младший брат, Хофре, приветствовал ее радостной, пусть и пустой улыбкой.

Следом ехал он, Джованни Сфорца. Длинные черные волосы, ухоженная бородка, классический нос, широкие плечи, но вот роста природа ему явно недодала. Жених ей определенно не понравился, но, когда он посмотрел на балкон, сдержал лошадь и отсалютовал ей, Лукреция, как ее и учили, поклонилась ему.

До свадьбы оставалось три дня, и теперь, когда процессия проследовала дальше, ей не терпелось услышать, что скажут Адриана и Джулия о ее суженом. И хотя Адриана успокаивала ее и говорила, что все будет хорошо, Креция знала, что правду сможет узнать только от Джулии.

— Что ты думаешь? — спросила ее Лукреция. — Он — чудовище?

Джулия рассмеялась.

— Я думаю, что он симпатичный, хотя и крупный мужчина… может, слишком крупный для тебя, — поддела ее Джулия, и Лукреция точно знала, что та имела в виду.

А потом Джулия обняла ее. — Он очень даже ничего.

И потом, ты должна выйти замуж ради Святейшего Папы и ради Господа. С обычной жизнью это никак не связано.

* * *

Как только Александр вселился в папский дворец, он превратил несколько пустовавших ранее комнат в знаменитые покои Борджа. Стены его личной приемной, Sala dei Misteri[6], расписал фресками его любимый художник, Пинтуриккьо.

На одной из фресок, изображающей Вознесение, он нарисовал и Александра среди тех избранных, кому выпала честь лицезреть, как Христос поднимается к небесам.

Одев Александра в темный плащ, художник положил у его ног золотую тиару. Взор свой Александр обратил к небесам, словно благословляя возносящегося Христа.

На других фресках не вызывала сомнений схожесть с Борджа лиц давно умерших святых, мучеников и прочих религиозных фигур. Лукреция, невероятно красивая, стала светловолосой святой Катериной. Чезаре, как римский император, восседал на золотом троне. Хуан стал восточным монархом, Хофре — невинным херувимом. На всех фресках нашлось место красному быку, символу семьи Борджа.

На двери второй комнаты Пинтуриккьо изобразил Мадонну во всей ее красе. Из всех святых Александр более всего чтил Марию, и художник в качестве модели выбрал Джулию Фарнезе, тем самым одной картиной доставив Александру двойное удовольствие.

Был еще во дворце и зал Веры, площадью в тысячу квадратных ярдов. Фресками художник разрисовал и купольный потолок. Все апостолы получили по отдельной фреске, каждый читал святое писание внимательно слушающим пророкам, чтобы потом те несли людям откровения Христа. Пророкам художник дал лица Александра, Чезаре, Хуана и Хофре.

Стены комнат украшали роскошные гобелены. В зале Веры стоял папский трон, на котором восседал Александр, принимая важных персон. У трона стояли золоченые скамеечки, на которые гости преклоняли колено, чтобы поцеловать перстень, и диваны, куда они могли присесть, если аудиенция затягивалась. Тут обсуждались будущие Крестовые походы и принимались решения, кто и как будет править городами Италии.

В эти покои и ввели Джованни Сфорца, герцога Пезаро. Он наклонился, чтобы поцеловать святую ногу, затем священный папский перстень. Роскошь Ватикана произвела на него неизгладимое впечатление, как и богатства, которые ему предстояло получить. Юная невеста приносила с собой тридцать тысяч дукатов, этой суммы хватало на то, чтобы перестроить дворец в Пезаро и позволить себе многое из того, на что раньше не хватало денег.

Папа Александр представил Джованни братьев его новой жены. Из двух старших Хуан понравился ему куда больше, чем Чезаре. Хофре был слишком мал, чтобы обращать на него внимание. Чезаре не отличался особой приветливостью, а вот Хуан пообещал герцогу, что до свадьбы они успеют отлично провести время в городе, и Джованни подумал, что все не так плохо, как ему поначалу представлялось. Но при любых обстоятельствах он никогда не стал бы спорить со своим дядей, Мавром. Раскрой он рот, Милан вернул бы себе Пезаро и он потерял бы герцогство столь же быстро, как и получил.

Во второй половине дня, когда все собирались в Ватикан к началу торжеств, Чезаре быстренько исчез. Покинул дворец на лошади и умчался за город. Он провел со Сфорца совсем ничего, но уже ненавидел этого мерзавца. Болтун, хвастун, одним словом, говнюк. Глупее Хофре, если такое только возможно, и наглее Хуана. Зачем его очаровательной сестре такой муж? И что он мог сказать ей при следующей встрече?

* * *

Если будущий зять встретил у Чезаре полное неприятие, то Хуана, наоборот, потянуло к нему. При дворе друзей у него было немного, а постоянный спутник и вовсе один — турецкий принц Джем, которого Папа держал в заложниках по требованию его брата, правящего султана.