А у нас на стенке глаз – а у вас?

А у нас Мицар погас – а у вас?

А у нас тут Мэри Шелли биоэтику вела,

мы на ней собаку съели

и теперь на самом деле

можем и при артобстреле

отличать добро от зла.

А у нас как раз идет – а у вас?

А у нас наоборот – а у вас?

А у нас вокруг живых

больше, чем в сороковых,

но каких-то малокровных

и совсем нестроевых.

А у нас клубится дым,

надлюдим, неуловим,

мы не видим, что за дымом,

и не слышим, что под ним,

только шорох – мимо, мимо…

Снег проходит до угла,

смерть проходит до угла —

обманулась, промахнулась, не застала, не смогла,

как вы утром говорили – отличать добро от зла?

Сами знаем, мимо, мимо,

все что было объяснимо,

даже если тяжело —

все равно заволокло.

А у нас песок дымится белой пеной,

море длится не бессонницей,

а птицей, белой, парусной частицей

склона сада непрошедшей

части лета обомшевшей оплющавшей

всеми усиками взявшей сохранившей

задержавшей

камень свет поверхность дня…

Замолчите, сумасшедший,

вы пугаете меня.

«Разместиться во времени как в пространстве…»

Разместиться во времени как в пространстве —

на холме, на базальтовом валуне,

посреди степи – на тысячи лет пути.

там ледники в парадном убранстве,

там целакант на песчаном дне

и монорельс везет приматов на водопой,

и город растет, как все живое, потому что может расти,

а море глушит его тепло шестигранной мокрой крупой.

Пересечь черту и увидеть сны,

как их смотрят с внутренней стороны,

на дороге в Калининград стать вещью в себе,

распластаться ящерицей на свету,

на всю длину световой волны —

и вести на красный сигналы до точки Б.

Слышишь, милая, по дороге не говори

с тем, чье небо – над головой, и закон – внутри.

Бестиарий

…крокодилов же ихневмоны подстерегают, когда те, раскрыв пасти, греются на солнце; они вползают в раскрытые пасти крокодилов, перегрызают их внутренности и брюхо и опять выползают из трупов.

Cтрабон, «География» XVII.1.39

Разве это их-невмон? это наш-невмон,

королевский зверь исторических подворотен,

переведен, перемещен и неоценён,

но в экосистеме по-прежнему стоит сотен.

И когда крокодил похищает солнце с небес

иль земная власть подгрызает столпы закона,

фараонова мышь выходит боком от помойки наперерез —

тут конец крокодилу и фараону.

Ускользает обратно к мусорным бакам —

       Амон да пребудет с ней —

процветать среди творений второй природы,

потому что зачем поедать совершенно невинных

           ядовитых змей,

если есть пищевые и теологические отходы?

«Скажи, носитель языка, куда ты тащишь языка…»

Скажи, носитель языка, куда ты тащишь языка

и что ты хочешь знать?

Я знать хочу наверняка, куда несет меня река,

куда проснусь я вполглазка,

когда придется спать.

а языка несу затем, что сам я – безъязык и нем

и даже встречную ветлу мне не спросить – зачем

она гуляет тут, светла,

зачем листва и ток ствола,

зачем она себя сплела

из атомов и фонем.

А так я облекаюсь в звук, движения воздуха и рук,

распространяюсь весь вокруг,

волна моя легка,

а ты, куда, мой бедный друг, течешь без языка?

«По-английски собрание ящериц называется…»

По-английски собрание ящериц называется

       не «парламентом», а «гостиной»,

потому что ящерицы воспитаны и церемонны

и, даже поедая друг друга, не швыряются грязью,

           песком и тиной,

не портят газона.

На стенах соборов ящерицы – воплощение всех пороков,

особенно сластолюбия, стремленья к любому счастью,

не знают единой истины и не считают сроков,

при солнце крадут виноград и рыцарей,

       читают и спят во время ненастья,

шуршат во всех маргиналиях, оплетая слова закона,

нарушая границы текста, жизнь с аджикой мешая,

потому при конце света ангелам

       и придется биться с драконом.

дракон – это тоже ящерица. Просто очень большая.

«Чьи там звуки режутся сквозь стекло…»

Чьи там звуки режутся сквозь стекло

       за недальней Тулой?

ты-то думаешь: вот оно, полило, а оно – подуло,

а оно не требует в жертву ни плотников, ни собак,

           не читает морали,

просто скручивает твой насущный чердак

       по двойной спирали.

Все, что там копилось – только себе, в обрез,

       на ночь капнуть под веки,

наполняет воздухом пустые складки небес,

           населяет реки.

А в сухую шкурку – лучше на улице не встречать,

           а особенно к ночи,

забирается случайная саранча,

расправляет лапки, слышит – «дождь». И стрекочет.

Эрскин Чилдерс, незадолго до ноября

Люди – это те,

у кого есть тень.

А мою давно проглотил прибой —

не с той волной и не с этой волной,

она слышит, как ветер колышет ячмень,

как звякает гильза на мостовой,

как городам дают имена,

остался – рычаг, приводной ремень,

надежный, избыточный, неживой,

способный выбрать точку опоры

и увидеть – из моря встает страна,

а потом лететь, как летит зола,

выходить навстречу из‐за угла,

не писать жене,

не сниться во сне

и стоять – привычно – в любой войне

по две стороны ствола.

«Едет-едет ослик серый, в Кагул не доедет…»

Д. К.