— Честь, верность — понятно... Но чаша?

— Непростая чаша.

Калика с непонятным выражением смотрел, как рыцарь собреченным видом пошел обратно в спальню. Блестящая металлическая фигура скрыласьв дверном проеме, за ним протянулась цепочка капель крови, что стекали скончика меча. С лестницы донесся могучий нарастающий рев, торжествующий.Вскрикнул жалобно последний из защитников, и невольники, блестя голыми спинами,кинулись по ступенькам наверх. Немногие сверкали мечами, кинжалами, нобольшинство дико размахивали кирками, ломами, кольями, молотами — даже рукоятибыли забрызганы кровью.

Калика стиснул зубы, тяжело вздохнул. Ноги словно самираздвинулись в боевую стойку, он взял меч в обе руки и стал ожидать.

Томас выбежал, прижимая к груди кожаный мешок. В другой рукедержал обнаженный меч. Забрало было опущено, Олег не видел лица рыцаря. Пожелезу доспехов стекала кровь. Он перепрыгнул через убитых, споткнулся ораненого, что пытался ползти, сказал тяжело:

— И здесь... С той стороны в зал ворвались невольники.Хотели изнасиловать баронессу.

— И ты, конечно же, расправил плечи, грудью на защиту?

— Ну... к тому времени я еще не нашел чашу!.. Троихпришлось...

Калика бросил, морща лицо:

— Не поспешил?

— Третьего рассек, потом увидел ее недовольное лицо,засомневался... Где кони?

— По всему замку резня, грабеж. А в башнезабаррикадировались арбалетчики, отстреливаются. Если через двор, то истыкаютстрелами так, будто мы родились ежами. Сумеешь спуститься со стены в этомжелезе?

— Быстрее обезьяны! — заверил Томас.

Он побежал за каликой, тот легко несся через переходы,поднимался по лестницам, проскакивал залы, словно давно знал замок. Невольникирвали дорогие портьеры, крушили топорами мебель, в одном месте калика пронессячерез горящий пол, на миг исчез в дыму, Томас ускорил шаг, боясь потеряться.Когда выбежали на стену, небо уже блестело синевой, одинокое облачко полыхалооранжевым, зато двор был освещен багровым огнем пожара: горела выброшеннаямебель, богатая одежда. Страшно кричала челядь — озверевшие от крови невольникирезали за то, что прислуга ела сытно, спала у теплых котлов на кухне, не зналастрашного труда в каменной яме...

Со стены, укрепленная между зубцами, вниз тянулась веревка. Близзамка стояли привязанные к дереву два рослых коня. К ним уже бежали полуголыелюди, привлеченные густым дымом, криками из замка.

Томас выругался, оттолкнул калику и первым начал спуск.Умело обхватив веревку железными перчатками и зацепившись ногами, он быстрососкользнул, замедлив движение лишь перед самой землей. Когда Олег спустился —не так быстро, чтобы не сорвать кожу с ладоней, — Томас уже спешил кконям, крича и размахивая мечом.

Поселяне остановились, посоветовались и, обогнув опасногорыцаря, бросились к воротам замка. Томас обернулся к калике, указал на веревку:

— Надо бы захватить... В дороге и веревочка пригодится!

— Хозяйственный! — удивился Олег. — Поехали ядве взял. Захочешь удавиться — только свистни.

Томас отвязал повод, жеребец обнюхал его, радостно фыркнул.Томасу показалось, что глаза жеребца блеснули гордостью, когда унюхал кровь надоспехах хозяина — всем лютням боевой конь предпочитал рев боевой трубы,зовущей в атаку, когда тяжелой массой стремя в стремя несется стальная конница,сокрушая все на пути!

Олег легко вскочил на коня, и Томас сделал зарубку в памяти:узнать, где это калика научился так вспрыгивать в седло, не касаясь нистремени, ни повода. И где вообще, в какой пещере или пустыне, какие святыедухи научили так метать нож, владеть огромным двуручным мечом? Именно владеть,а не просто размахивать, как разъяренная кухарка скалкой — Томасу достаточнобеглого взгляда профессионального воина, чтобы отличить бойца от... остальных.

Рыцарь несся тяжелый, неподвижный, копье привычно держал вправой руке, забрало поднял. Он косился на калику — тот не касался поводьев,управлял конем, как дикий скиф, ногами. Лицо неподвижно, от ветра непригибается, а глаза отсутствующие — по-прежнему ищет Истину? Думает о высоком?Но не забыл ни копье захватить для рыцаря, ни великолепный пластинчатый лук длясебя. Впрочем, английский лук иомена не хуже, но тот в человеческий рост, а тои выше, а из этого можно стрелять с коня, если сумеешь натянуть стальнуютетиву. Чтобы пользоваться пластинчатым луком, надо иметь богатырскую силу...

Слева у седла калики блестел на солнце шелковыми шнуркамиширокий колчан, туго набитый длинными стрелами с белым оперением. Там же виселв чехле топор. Сапоги калики держались в широких стременах как влитые.

— Сэр калика, — не выдержал Томас, он придержалконя, давая перейти на шаг. — А что ты умеешь еще?

Калика смотрел непонимающе. Томас поспешно поправился:

— В воинском деле, конечно. Ты мыслишь о высоком, вижу,но и благородное искусство войны в нашем мире стоит не на последнем месте!

— Увы, мир глуп и жесток. Все еще.

Томас воскликнул удивленно:

— О чем поют менестрели, как не о воинских подвигах? Нео боях, сражениях? Для чего еще рождаются герои, как не для битв и славнойгибели?

Калика покачал головой, не ответил. Под ним был такой жеогромный жеребец, как и у Томаса, но Томас помнил, какого труда стоило обломатьсвоего зверя, а под каликой конь как шелковый, лишь пугливо косится. Неужеливерны слухи о том, что скифы способны сдавить коленями так, что ребра трещат, аконь падает замертво?

— Эллины, — заговорил Томас, пытаясь вызватькалику на разговор, — знавшие езду только на колесницах, когда впервыеувидели конных тавро-славян, сочли их сказочными зверями — полулюдьми-полуконями.Так и назвали: конные тавры, кентавры! Они, говорят, на полном скаку меткостреляли из луков!

Калика покосился на рыцаря, спросил коротко:

— В твоем мешке еда есть?

— Нет, только чаша, — ответил Томасогорченно. — А что?

Калика мгновенно сорвал с плеча лук, мелькнуло белоеоперение, сразу же Томас услышал звонкий щелчок. Калика с безучастным лицомснял тетиву, повесил лук за спину. Лишь тогда остолбеневший Томас посмотрелвперед на дорогу, куда унеслась стрела.

В сорока шагах на обочине бился пронзенный насквозь крупныйзаяц. Томас, все еще не веря глазам, пустил коня впереди калики, концом копьяподхватил добычу. Калика все с тем же непроницаемым лицом протянул руку. Томаспоспешно выдернул стрелу, вытер кровь и почтительно подал калике:

— На привале сам освежую, святой отец!.. Э-э... сэркалика. Конечно, вера Христова самая правильная, но в язычестве тоже что-то,оказывается, есть...

Калика усмехнулся краешком рта, смолчал.