Олег покосился с удивлением, в его негромком голосе таиласьнасмешка:

— Но кланялись именно твоему Богу? А если кто незахочет?

Томас стукнул огромным кулаком по горячей земле:

— Принудим. Для того Господь и вдохновил на великийкрестовый поход — заставить язычников принять истинную веру!

Олег подвигался, словно лежал на острых камнях, сказалвполголоса:

— Да, мир меняется, ничего не скажешь... Раньше простограбили. Так и объявляли: идем грабить Царьград. Идем на Персию за зипунами.Идем на соседа, дабы увести рабов, нагрести добычи, а что не унесем — сжечь...Теперь походы затеваем, чтобы нести в дальние страны культуру. Конечно, грабимпо-прежнему, но об этом помалкиваем, научились стыдиться... Медленно мелютжернова культуры, но верно.

Томас сел, чувствуя, что его убеждениям нанесенооскорбление, спросил с достоинством:

— Ты о чем, сэр калика?

Олег тоже сел, посмотрел на солнце:

— Надо ехать. К вечеру прибудем в село, о которомговорил. А там расстанемся. Тебе в Британию, мне — на Русь. Впрочем, можешьотдохнуть еще, а я поеду.

Он поднялся, отряхнулся, оглушительно свистнул. Конь вскинулголову, нерешительно проломился к нему через кусты. Олег прыгнул в седло, опятьже не касаясь стремян. Конь даже присел под тяжелым телом.

Томас подхватился, вскрикнул:

— А котел?

Олег помахал рукой:

— Возьми, тебе понадобится в пути.

— А тебе?

— Я привык довольствоваться малым.

Он начал поворачивать коня, и Томас закричал торопливо:

— Погоди, сэр калика! Я принимаю твое любезноепредложение доехать до села вместе. Любая дорога короче, если есть спутник.

Лицо калики не выразило радости, похоже предпочел быостаться наедине с мыслями о высоком, но Томас поспешно вылил остатки похлебкина горячие угли, сунул котел в мешок, торопливо напялил доспехи, даже незастегнув на спине пару важных пряжек.

В седло он влез с натугой, сам не пушинка — сто девяностофунтов, шестьдесят фунтов железа, не считая меча, копья и щита, но конь под нимпошел привычно, тяжело бухая в землю огромными стальными подковами.

Обогнали телеги, нагруженные бедным домашним скарбом. Поднавесом сидели женщины, дети, а мужчины управляли лошадьми — сухими,тонконогими, словно неистовый зной вытопил из них не только жир, но и мясо.Огромных франков провожали неприязненными взглядами, но когда Томас грознозыркал на них через прорезь шлема, поспешно опускали глаза.

— Сэр калика, — внезапно сказал Томас. — Мыоба из Иерусалима возвращаемся на север... Могли бы еще не одни сутки ехатьвместе!

Калика покачал головой:

— Я не жалую боевые забавы.

— По крайней мере могли бы ехать вместе еще долго! Аесли придется браться за меч, то справлюсь один.

Он прикусил язык, вспомнив, что калика был свидетелем того,как он «справился»: сам выхаживал, отпаивал травами, перевязывал раны.

— Нет, — ответил калика твердо, и Томас понял, чтоничто не сдвинет калику с его решения. — Я другой. У тебя совсем другаядорога, как и в жизни. К тому же ты что-то скрываешь... Я чую странность.Большую странность. И непонятную опасность, что связана с тобой.

— Опасность, — повторил Томас снедоумением. — Какая опасность... Впрочем, разве жить вообще не опасно?Тем более рыцарем?

Калика помолчал, затем, видя, что рыцарь в нетерпенииерзает, ждет ответа, сказал нехотя:

— Другая опасность... Что-то связанное с чашей. Хотяпочему? Не пойму.

Томас прошептал в суеверном ужасе:

— Обереги сказали?

— Они.

Томас перекрестился, поплевал через левое плечо, с опаскойосмотрелся — они двигались через пустое пространство:

— Пресвятая Дева, сохрани и защити!.. Сэр калика, еслиты мог подумать обо мне плохо, то я сам виноват. Дважды спасал, а я не доверютакую малость?.. Сэр калика, я в самом деле везу не простую чашу!

Он замолчал, но калика ехал неподвижный, рослый,нахмуренный, смотрел на дорогу перед собой.

— Сэр калика, ты слышал что-либо о... Святом Граале?

Томас задержал дыхание, последние слова почти прошептал, ноему показалось, что прогремели, как раскаты грома. Калика метнул острый как ножвзгляд, спросил отрывисто:

— Она самая?

— Она, — ответил Томас удивленно. — Ты...слышал? Язычник?

— Когда ваш бог Христос был распят, — сказалкалика, — один из учеников тайком подставил чашу, собрал драгоценнуюкровь... Она? С той поры чаша считается у вас священной — Святой Грааль.

Томас прошептал, опасливо оглянувшись по сторонам:

— Видишь, даже до язычников докатилась слава СвятогоГрааля. Многие рыцари отправлялись на поиски: сэр Галахад, сэр Ланселот, сэрГовен, сэр Парцифаль... Но пришлось совершить крестовый поход, чтобы освободитьот неверных сарацин святой город Иерусалим, Гроб Господень, священные места,где хаживал наш Господь...

— А как чаша попала к тебе? — прервал калика.

— Был страшный бой, сэр калика. Не скажу, что она самапопала в мои руки.

— Но есть предание, — бросил калика жестко, егоглаза впились в Томаса, — что чашу может брать лишь чистый душой! А вседругие, мол, заболевают, гибнут в страшных муках...

Томас опустил глаза, на щеках выступил яркий румянец,растекся по всему лицу, охватил шею, даже уши заполыхали так, что от них можнобыло бы зажигать факелы:

— Сэр калика... Возможно, я погибну в страшных муках,но довезу чашу в благословенную Британию! Пусть благодать падет на головыплемени ангелов, народа, который чтит Христа... и за который я готов отдатьжизнь!

Кони шли рядом, ноги в стременах касались, а люди в полепровожали всадников встревоженными взглядами. Оба огромные на пустынной дороге,где ни деревца, ни куста, кони под ними франкские — огромные, тяжелые, столстыми ногами, а стальные подковы с хрустом крушат твердь земли. Доспехимассивного рыцаря блестят, в лучах заходящего солнца он словно залит густойкровью, а всадник рядом вовсе сгусток ночи — в черном плаще с надвинутым на лобкапюшоном, мрачный, неподвижный, полы плаща развеваются, как крылья черноговорона.

Солнце опустилось за край, из воздуха очень медленно началуходить зной. Кони приободрились, чуя отдых. Чистое синее небо незаметнотемнело, превращалось в грозное фиолетовое, а бледный серп луны налилсязловещим светом, заменил живое оранжевое солнце — солнцем вампиров, мертвецов иутопленников.