темноты парень мне навстречу – мокрый весь какой-то, серый, испуганный. Я тогда тоже подумал, что он с Китового заплутал.

Сияние затухало и разгоралось вновь, Толик и забыл, как злился только что на Потапыча. В темноте тот был какой-то древний, монолитный. И не человек вроде, особенно под такие разговоры.

– А он мне и говорит: помоги, мол, корабль мне нужен. Ну, думаю, умом повредился, а у самого внутри что-то колет иголками – отведи домой, пригрей да корабль дай. Не знаю, шестое чувство, или какое там. Отвел его на маяк, чаю налил – он выпил, согрелся, успокоился как-то. Так-то он выглядел, словно от Владивостока до Мурманска бежал, а за ним черти гнались с вилами. Ну а откуда у меня корабль? У меня и лодки-то нет никакой. Смастерил из бумаги – так парень расцвел сразу. «Корабль, корабль», – заладил. Потом вышли мы с ним – он с этим корабликом по тропиночке вон туда, к морю, припустил. Как прошел к воде, кораблик в ладонях держит, да так и почесал пешком в воду. И все, и исчез. А после небо засияло. Вот я с тех пор и… Хожу, встречаю, провожаю. Много их скитается-то, как видишь.

Толик ошарашенно молчал. В голове у него была каша, а в ушах звенело.

– Почему у этого моряка на бескозырке было написано старыми буквами, как до революции еще?

– Ну, долго скитался. У души нет ни пространства, ни времени, у них там свои системы координат. Мало ли как оно.

Толик покивал, будто соглашаясь. Но ни с чем он не соглашался, на какой-то момент он даже подумал, что пошел все-таки в Китовый попить пива, выпил его там литров пять и теперь валяется где-нибудь, и все ему только кажется. Но нет, здесь, в сознании.

– Выходит, это утопленники? Отовсюду – хоть из прошлого века, хоть с экватора?

– Понятия не имею, – пожал плечами Потапыч, – вроде наши все, говорят по-нашему. Утопленники или нет – я об их кончине не расспрашиваю. Они и без того после смерти черт-те что пережили, чего бередить-то? Вот такая ситуация, Толик.

Они еще постояли снаружи, потом маячник ушел, оставив Толика переваривать. Но тот не мог. В его мыслях плясали огни, скитались души, и всё, во что он верил до этого, поплыло, как марево. Вроде есть, а вроде и нет. А может быть, у него как раз это самое, меряченье? И ему все только кажется?

В эту ночь Толик еще долго не ложился. Он бродил вокруг маяка, глядя то на его свет, то на сияние, которое становилось все бледнее, пока не затухло окончательно. Он вернулся в домик, только когда совсем замерз. Всю ночь ему снилось, как небо подхватывает его и уносит, и он болтается где-то там и постоянно ищет один-единственный огонек в темноте.

О скитальцах они с Потапычем больше не заговаривали. Жизнь шла своим чередом – днем работа, вечерами – ужин, шахматы, обход. Ничьих потерянных душ к ним не прибивалось, хотя небо иногда сияло. «Ну, я же не один такой», – пожимал плечами маячник.

Как-то раз Потапыч ушел в Китовый, сразу после завтрака.

– Туда сегодня должны привезти всякое полезное – керосин, пару запчастей. Остаешься за главного.

Что поделать, главный так главный. Днем погода испортилась. Налетела метель, завыл ветер, дорогу замело. Толик было вышел на улицу, но не увидел ничего ближе метров пяти и поспешил укрыться в доме от непогоды. Так и пришел вечер – раньше, круче налетела темень. Теперь сюда из Китового не то что пешком – и на машине не добраться. Как там говорил Потапыч: «В непогоду лучше обратно не соваться». Стало ясно, что сегодня Толик ужинает один.

Он слабо поел – аппетита не было. Каково это – быть маячником? Вот он сейчас здесь, один, «главный». И так изо дня в день, с призрачной миссией, наедине со своими мыслями. Отшельничество. Смог бы он так? Потапыч-то уже пожил, на ледоколе вон служил, еще где-то. Наверняка есть какая-то история. И каково вот так – запереть свою судьбу здесь, на севере, и сжать ее только лишь до крохотного огонька керосинки, когда вокруг – целый мир?

Керосинка. Толик раньше об этом и не подумал. Идти ли на обход?

Но долго его эта мысль не терзала. Он поднялся из-за стола, прибрался, надел свитер потеплее, а под него еще кофту и футболку. Главное правило против холода – оденься, как капуста, и будет тебе тепло и счастье. Кто знает, сколько там нужно болтаться?

Толик заправил и зажег керосиновую лампу – она ожила желтым пламенем. Пора.

Непогода немного улеглась. Ветер уже не рвал и не дергал воздух, как норовистая лошадь уздечку. Снег еще летел, дорогу было плохо видно, но идти вполне можно. Потапыч ходил по этой стороне, вдоль моря. Толик не знал, что делать: шагать туда-сюда и ждать встречи или призывать скитальца каким-то заклинанием и прочим шаманством. Поэтому он просто пошел вперед, стараясь держать керосинку повыше, чтоб была заметна.

Прошло больше часа, ничего не происходило. Ноги уже стали подмерзать, а вьюга снова разошлась – теперь ветер уже бил Толику в лицо ледяными иглами.

Тут ему показалось, что кто-то идет ему навстречу – медленно выходил из метели чей-то силуэт. Еще несколько шагов, и он увидел девушку. Белое платье до земли, без рукавов, смуглая кожа, черные волосы. Она шагала неуверенно, чем-то потрясенная, но будто совсем не ощущая холода и ветра.

– Эй? – сердце Толика заколотилось. – Сюда, иди скорее, я помогу.

Теперь он видел ее лицо, юное, запуганное, она чуть не плакала. Сделав еще шаг, она споткнулась, но Толик успел ее подхватить: она почти что лишилась чувств.

– Тише, тише. Теперь все закончилось, все будет хорошо, – стал бормотать он так же, как Потапыч.

Толик не знал, холодно ей или нет, но, поставив керосинку в снег, стащил с себя куртку и укрыл ею странницу. Она тут же зарылась в одежду чуть ли не с головой – видимо, все же замерзла. Девушка не говорила ни слова и покорно позволила Толику вести себя под руку до самого домика.

В сухости и тепле стало лучше. Продрогший «хозяин» маяка повесил куртку у двери и пригласил гостью за стол. Она по-прежнему была немного напугана, но осматривалась с любопытством. Толик набрал в чайник воды и поставил его на огонь, пытаясь припомнить, как складывать кораблик из бумаги. Последний раз он делал их, кажется, в средней школе – и пускал потом плавать по мартовским ручьям.

Толик сел