та женщина баюкала такой же и вышла за порог, бережно сжимая его в руке. Вот что это? Ай, ладно. Все равно же не расскажет, у него душа как вот эти самые моллюски – только ножа не подобрать, а ножка там внутри титановая.

Правило северной ловли – возвращать морю то, что забрал. Поэтому Толик, уже зная науку, собрал в мешок ракушки: их надо было снести к воде и бросить в волны. Наткнуться на сердитого Потапыча он не хотел, но что поделать. Оделся, взял фонарик, мешок и вышел туда же в ночь.

Снаружи было непривычно тихо. Днем падал снег, к вечеру погода успокоилась. Волны почти не шумели, небо всё было в рваных облаках – местами сверкали звезды. Воздух был мягкий, снег под ногами не хрустел, только глухо хрумкал и прилипал к ботинкам.

Если идти от маяка в сторону, противоположную дороге, небольшая тропинка через камни приведет по пологому склону к воде. Минут десять спуска, и вот море – плещется, черное, у самых камней под ногами. Толик выбросил ракушки в воду, выключил фонарик и прислушался – ничего. Плеск, легкий ветерок, еще плеск. Наверху стоял маяк – бросал свой спасательный свет в пространство из темноты и пустоты на случай, если кому-то будет нужна его помощь. Плеск, плеск. Звезды в прорехах облаков подмигивали откуда-то из космоса. А там и того больше темноты и пустоты – столько, что ни один маяк не добьет. А может, звезды – это такие мощные маяки? И нам всем туда надо?

Наверху со стороны дороги Толик заметил огонек, тот двигался к дому. Должно быть, Потапыч со своей керосинкой. Пора назад.

И действительно, когда Толик открыл дверь, он увидел сидящего за столом маячника. И не одного. Напротив него расположился незнакомый мужичок – такой же растрепанный и слегка потерянный, как недавняя гостья, но с виду довольный. На нем была тельняшка и моряцкие брюки, а в руках он теребил видавшую виды бескозырку – странную какую-то, с полосатой оранжево-черной лентой, как будто георгиевской.

– Толик. Проходи, поставь чайник, – бросил Потапыч. Он уже достал из ящика лист бумаги и принялся мастерить кораблик.

У Толика закружилась голова. Ходят и ходят из ночи, а потом исчезают. Нет, Потапыча придется пытать, чтобы сознавался.

– Спасибо, парень, – подал голос гость, когда перед ним поставили чашку с горячим чаем. Ну, этот хотя бы в своем уме.

– Ты пей, отогревайся. Сам знаешь, самое сложное позади, дальше только в путь. Так что вот чайку тяпни, у меня почти готово, – Потапыч и правда в этот раз гораздо быстрее управился с корабликом.

– Спасибо, спасибо. Так привечаешь, будто я птица важная, давно тепла людского не видал. Да и вообще никакого не видал, – мужичок вздохнул. – А ты вот, малой, тоже молодец, за чай тебе благодарность.

Гость довольно отхлебывал из чашки, прикусывал печенье как-то боком. Бескозырку он положил на стол, и Толик прочитал золотые буквы на ленте: «ГВАРДЕЙСКIЙ ЭКИПАЖЪ». В его голову это уместиться уже не могло, поэтому он просто сел на табуретку в уголке и смотрел, как Потапыч заканчивает с корабликом.

Вот он вручил его гостю, тот повертел его в руках без особого благоговения, только добродушно хохотнул.

– Здрав будь, малой, – бросил он на прощание притихшему Толику, и маячник с моряком ушли в ночь. В помещении остался все тот же странный запах то ли сладких духов, то ли морской тины – всё вместе.

Толик стал убирать со стола. Чашку вымыть – и на полку, печенье и салфетки – в шкаф. Лишнее выкинуть. Крошки со стола вытереть. Клеенку он оттирал уже со злостью – до его сознания докатилось, наконец, полное непонимание происходящего. Какой, к черту, «гвардейскiй экипажъ»?! Какие керосинки, какие полоумные тетки?! «Ответишь ты мне, Потапыч, допрошу с пристрастием, так и знай».

Пока Толик вымещал гнев на клеенке, входная дверь открылась и на пороге появился маячник. Он впустил вперед себя небольшой холодный вихрь.

– Оденься, поди посмотри. Ты еще не видел, – сказал Потапыч и вышел обратно на улицу.

Толик со злостью швырнул тряпку в раковину. Вот так, «поди посмотри», раскомандовался. Но он все же натянул куртку, шапку, зашнуровал ботинки и вышел наружу.

Мир там переменился. Темнота, серость, ночь – все ушло, осталось только небо, оно одно сейчас было снаружи. Облака разошлись, и там, вверху, бегали бледно-зеленые всполохи, широкие полосы света перетекали друг в друга, двигались, танцевали. Северное сияние. Да, Толик его еще не видел. На фотографиях оно было гораздо ярче, но теперь, вживую, это было как увидеть первый в жизни рассвет – после такого ты уже не будешь прежним. Мир заглох, просто перестал существовать, были только они вдвоем на свете: Толик и это свечение. Ему показалось, что его подхватывает и несет ввысь, и разрывается что-то внутри на лоскутки, и часть этих лоскутков хочет туда – парить и переливаться вместе со всполохами. И остаться с ними насовсем, никогда не возвращаться на землю, только бы быть вечно в этом движении.

– Есть такая штука, меряченье, – подал голос Потапыч, и Толика сразу швырнуло в реальность. Да, он по-прежнему стоит на земле, никуда не летал. Странно.

– Это у всех северных народов есть. Мэнерик еще, по-разному называют. Это такая болезнь, арктическая истерия. Крыша, в общем, у людей едет, и именно тогда, когда небо вот так полыхает. Кто-то говорит, что если долго смотреть – часть твоей души туда улетит. И все, будешь остаток жизни только и мечтать, чтобы снова сияние увидеть, с куском души своей встретиться.

В груди у Толика похолодело. Не он ли сейчас рвался где-то внутри на лоскутки, желая часть их отправить в небо?

А Потапыч продолжал:

– Я служил на «Ленине», на ледоколе, давно. Так там боцман рассказывал, что, мол, когда вот так сияет небо – значит, принимает к себе потерянную душу. Вот и психуют северяне – нечего на чужие души-то смотреть. Мы тогда смеялись – серьезный человек вроде бы, советский, а сказки рассказывает. Посмеялись и забыли, – Потапыч затих на время.

Где-то невдалеке закричала чайка, хотя по ночам они обычно молчат. Крик наложился на всполохи, и от Толика снова стало ускользать чувство реальности.

– А я, когда тут смотрителем стал, пожил и думаю: вот я маячник. Интересно, а как потерянная душа должна определиться? Ну, положим, скитается она, скитается, как это мытарство остановить? Надо же как-то показать: «Вот тебе свет». И дернуло меня что-то. Взял керосинку, да пошел в ночь. Ходил-ходил, сам не знаю зачем. А потом из