Снилось мне, что плыву по реке из густой, дурно пахнущей, кроваво-коричневой жидкости. Навстречу далёкой, еле заметной, сияющей голубым светом точке. И сколько б я ни плыл, она оставалась неизменно крошечной. Когда же я попытался обернуться, мою шею пронзила страшная боль, будто застужен нерв. Но я успел увидеть, что уплываю от огромного чёрного трона из костей с сидящим на нём безобразным, иссушенным как мумия великаном.

Глава II

Одиночество – это независимость, его я хотел и его добился за долгие годы. Оно было холодным, как то холодное тихое пространство, где вращаются звёзды.

Герман Гессе

День тринадцатый, 31 августа

В окне поезда мелькали жухлые, желтеющие поля, редкие перелески и посадки. По тому, как гнулись верхушки деревьев и как надсадно махали крыльями вороны, угадывался порывистый ветер. Полузаброшенные деревушки с ржавыми табличками проносились мимо: Дубхе, Мерак…

В купе вместе со мной ехал пожилой высокий полный мужчина. Его классический чёрный костюм висел у выхода, сам он был одет в белую футболку и синие спортивные штаны с узкими красными лампасами. Лицо его было гладко выбрито и свежо. В своих руках он держал журнал «Невероятные факты науки», на столе лежало ещё несколько газет. «Хорошо, что интеллигент, – подумал я, – спокойно доедем».

Мерное покачивание поезда и стук колёс убаюкивали меня. Сквозь дрему я слышал названия станций. На станции Фекда в наше купе ворвался зловонный, сильно пьяный мужик.

– Эй, мужики. Привет. Это какой вагон? Мне тринадцатый нужен.

– Это восьмой, – толкая его в бок, дальше в хвост поезда, прошипел второй такой же пассажир.

От давления пьяный провалился в наше купе. Упав на живот, залил пол водкой из, видимо, не закрытой бутылки во внутреннем кармане куртки. Встав с красноречивым матом, он поправил содержимое кармана и в ускоренном темпе, шатаясь последовал за уже ушедшим товарищем.

После того как он закрыл дверь нашего купе, запах его перегара с нотками мочи, дешёвого табака и разлитой водки долго ещё висел в воздухе. Букет этих ароматов подействовал на меня как нашатырь. Сон как рукой сняло. Поймав на себе взгляд тучного мужчины, зажавшего нос рукой, я, скривившись от зловония, спросил:

– Как вы думаете, в чём причина упадка некоторых людей? В чём причина их деградации?

– Ну, очевидно, в их слабости. Возможно, в негативных обстоятельствах: безденежье, домашнее насилие, пьющие родители…

– Да? А я думаю, что многие из них попались, наоборот, на удочку собственной силы и бунтарства. А некоторые, возможно, сознательно встали на путь саморазрушения, дабы не быть системными. Быть вне мира рабов и феодалов. Наслаждаются свободой и, так же как мы смотрим с отвращением на них, смотрят на нас.

Те же, что оказались и взрастали сильными, вероятно, пустили свою жизнь под откос в результате принципа «запретный плод сладок», либо чем сильнее возбраняется то или иное, тем больше хочется сильным и борзым это сделать. И получается, что ненавидим и презираем мы не полулюдей, сломленных давлением жизни, а зачастую философов и сильных мира сего, выбравших для самореализации своих амбиций и воззрений отречение и саморазрушение соответственно.

– Ну, я не знаю. Не знаю. Я не вижу в этих людях великие умы или brave-heart-овщину. Ха-ха.

– А вы общались хоть с одним бомжом?

– Да что-то не тянет.

– А видите ли вы в инвалидах-колясочниках, поражённых букетами болезней, Стивенов Хоккингов?

– Нет, но их и нет, он один.

– Он не один, знаем мы одного, и тут так же, только знаний меньше, чем об инвалидах. Инвалидам мы сострадаем и гордимся, а не гнушаемся общением с ними. А бомжи, алкаши и наркоманы – нереализованный в плане анализа пласт жизненного опыта и человеческой природы.

– Я начинаю сомневаться в вашем психологическом здоровье.

– А я глубоко убедился в вашей меднолобости.

– По-вашему, если мы скажем всем, что наркотики, алкоголь и курение не есть зло, то эти пороки исчезнут сами по себе? Вздор!

– Нет. Но я хочу сказать, что, если мы не будем относиться к этим вещам как к угрозе, то больше употребляющих не станет. Их станет меньше на ту часть, которая относится к brave-heart-овцам, как вы выразились, которым не нужно будет пробовать яблоко системной Евы.

Сколько детей начали курить по подъездам и подвалам, от того что им это запрещали? Сколько из-за этого дошли до наркотиков и смерти? И все эти дети, вероятнее всего, обладали выдающимися лидерскими качествами и могли стать великими. Но их победил их протест на наше нельзя.

– Теперь мне стал понятнее ваш speech. Как говорится – дошло. Но сомневаюсь, что трибуны когда-нибудь дойдут до этого. Ведь они выбраны людьми – массами, а те не думают, те живут по заветам отцов и выбирают себе подобных. Круговорот ошибок в обществе.

– Да вы тоже зафилософствовали?

– Давайте уже познакомимся. Я Севастьян Никитич.

– Меня зовут Винсент, очень приятно.

– Я, знаете, не силён в философских рассуждениях. Я приверженец точных наук. Всю жизнь я посвятил физике, математике, и мне проще было бы спорить с вами о научных загадках, а не о социологии, даже в такой бытовой форме.

– Вы знаете, мне как раз тут вспомнилась одна непонятная деталь. Я работал в газетном киоске и в связи с этим читал множество статей, в том числе научной направленности. Может, это не совсем ваш профиль, но объясните мне. Всегда, когда в статье пишут о каких-нибудь палеонтологических или геологических открытиях, упоминают возраст Земли ~4,6 млрд лет. А откуда он известен? Откуда такая точность?

Этот вопрос напомнила мне обложка его журнала с изображением Земли в разрезе, где, словно годовые кольца на дереве, были нарисованы земные слои.

– Ну, вы знаете, – протянул он, собираясь с мыслями, – я не специалист в этой области, но ответить вам постараюсь.

– Буду рад.

– Это число, ~4,6 млрд лет, появилось путем определения возраста древнейших каменных пород на Земле. И возраста древнейших найденных метеоритов, упавших на нашу планету.

– Но ведь получается, что возраст планеты тогда ограничен только степенью наших изысканий и возможностей.

– Да. Как и всё в науке. Нет ни начала, ни конца. Есть только постоянный поиск загадок. А их разгадывание плодит ещё больше тайн – Он говорил воодушевленно. Тема разговора явно ему нравилась. – И более того, наука, скажу я вам, совершенно не знает возраста Земли. Наша земная твердь как бы плавает на расплавленном материале мантии. И этот расплав растворяет литосферу снизу – так называемый анатексис. В это же