Дитя прошло в достаточно строго обставленное помещение, где цветы смотрелись весьма чужеродно, будто в оранжерее замка затеяли ремонт, и рабочие не нашли иного места, куда можно было бы пристроить растение, кроме кабинета отца Симоне. Окна были плотно закрыты, и оттого буквально каждый дюйм пространства для обострённого на аллергены обоняния Дитя был пропитан удушающе-приторным цветочным запахом.

В горле Дитя сразу запершило.

– Любите цветочки? – Их высочество плавно, как кошка, подошло к ненавистному цветку, по привычке оторвало алый лепесток от черенка, растёрло между пальцами, превратив в уродливый комочек.

– Увлекаюсь на досуге цветоводством, – ответил Буккапекки, аккуратно вытирая кончик пера о край чернильницы. – Совсем как святая Эудикка.

– Неужели? – сразу распознало ложь Дитя. – И, по удивительному совпадению, вы питаете слабость именно к герани, которая вызывает у меня приступы удушья?

– Нет, мне эти цветы напоминают матушку. К тому же они создают уют.

– Ой, кому вы врёте, преподобный? Цветочки-то ваши любимые подзавяли, как видно. Земля сухая. И это вы-то цветовод?

Их высочество прошло вдоль стены с книжными полками, где рядами теснили друг друга пухлые тома с начертанными золотой краской четырёхконечными звёздами на корешках. Одна из полок была полностью забита свитками – судя по печати на сургуче, это была переписанная Альфредом булла кардинала Таллиция, копии для священников Ангенора. В углу скучала сонная серая птичка и глядела из-за прутьев клетки на узоры на дубовой отделке стен, будто в поисках смысла своего бытия.

– А вы сегодня немного враждебны, – заметил священник. – Враждебны и снова целиком в железках. Я уже и не припомню, когда в последний раз видел вас без всей этой защиты. Вы закрылись со всех сторон: и снаружи, и изнутри.

– Что поделаешь – везде враги. Надо защищаться.

– Так вы считаете, я на вас нападу? – мерзкая улыбка скользнула по лоснящемуся лицу священника.

– У меня хорошая память.

– Разве я могу на кого-то напасть? Я же служитель Бога, а не разбойник.

– Это как посмотреть.

– Прошу, присядьте, – святой отец снова указал Дитя на стул.

– Я постою.

– Нет, вы сядете.

В зефирном голосе священника появилась противная властная нотка.

– Говорите таким менторским тоном с вашими олухами в церкви, – мгновенно ощетинилось Дитя. – Это они перед вами от страха потеют, как свиньи, а мне это…

– Моё дело не займёт много времени.

Дитя смирилось со своей участью и развалилось на стуле, как в каком-нибудь кабаке.

– Ну?

Прелат говорить не спешил. Вместо этого он медленно поставил росчерк на лежащем перед ним документе, отложил перо, откинулся в своём кресле, с роскошью которого мог посоперничать разве что трон короля, сложил пальцы домиком на животе и улыбнулся, скользя маслеными глазками по измазанному ваксой лицу.

– Всё хотел спросить – ваш шрам, что вы получили в схватке в Эрнаном Монтонари, вон тот, над бровью… Да, его видно под краской. Как ваша рана смогла так быстро затянуться? Если мне не изменяет память, на это ушло не больше суток. Не припомню, чтобы в роду графов Холодных островов случались эвдонцы. Вот уж на ком раны затягиваются, как на… настолько быстро.

– Зато эвдонцы случались среди наших слуг, – Дитя позабавило то, как играючи и явно совсем не случайно святой отец выбрал именно такое невысказанное сравнение с собаками. – Постулиана с грузовыми суднами передаёт Алмекию амфоры с какой-то бурдой, которая воняет, как конская моча. Залечить такие царапины ей раз плюнуть. Он и сделал мне примочку. Вы дёрнули меня со стрельбища за этим?

– Нет, вовсе нет.

Дитя кашлянуло и волком посмотрело на цветы.

– Тогда откройте хотя бы окно. Если слова из вас и дальше придётся тащить клещами, я задохнусь.

– Алмекий удивительный кудесник, да, – болванчиком покивал священник, нарочито не замечая дискомфорта, который Дитя доставляла пропахшая геранью духота, и потому не спеша выполнить просьбу. – Я очень рад, что он смог залечить вашу рану быстро, оставив лишь лёгкий шрам вместо уродливого рубца. Жаль, алхимик ещё не работал на вашего отца, когда вы порезали губу. Я помню, как это случилось. Да, жаль, иначе бы и этот шрам получился намного аккуратнее.

– Далась вам моя внешность. Окно откройте.

– Хочется, знаете ли, иногда ваше высочество, снова увидеть ваше лицо без этой жуткой краски.

– У вас на этом всё? – не скрывая откровенной неприязни, Дитя приготовилось уйти.

– Может быть, вина? – святой отец напустил на себя вид блаженной простоты. – Сядьте, я налью. И заодно расскажу, с какой целью вызвал вас.

Священник встал и прежде, чем взять графин, чуть приоткрыл окно, но слишком мало, чтобы щель наружу хоть как-то высосала из помещения удушливую вонь, потом наполнил два кубка и протянул один Дитя.

– Вас, вижу, мучает жажда, – заметил священник, наблюдая, с какой жадностью их высочество выпило почти всё содержимое.

– У меня аллергия на герань, не притворяйтесь, что не знаете. Вы специально притащили её в свой кабинет, чтобы меня придушить. Лучше отрастите хребет и бейтесь со мной на мечах, если я вас раздражаю.

– Никогда не любил оружие, – отец Симоне вернулся в кресло. – К тому же эта битва не имела бы никакого смысла. Вы молоды и ловки, а вот я уже далеко не так юн и быстр, как ранее. Зато вместо ушедшей резвости и молодецкой бойкости с возрастом я приобрёл куда более полезные людям моего положения навыки.

– Правдоподобно брехать туповатой пастве о счастье иметь душу и слиться с Самим после смерти? А потом с наслаждением наблюдать, как неграмотные идиоты смотрят на вас, будто на Бога?

– Вообще-то на Бога они смотреть как раз-таки не могут, не ослепнув, поэтому есть мы – Его служители.

– А вам-то не противно быть идолом для тех, кто даже читать не умеет и не знает, с какой стороны открывать «Четырёхлистник»?

– В этом и есть моя святая обязанность: быть гласом Бога и проводником Его мысли и желаний. Что надо – почитаем, что надо – растолкуем тем, кто не может сделать это сам.

– Действительно. Зачем строить школы, учить народ читать и думать своим мозгом, когда можно позвать священника, который сам подумает за всех? Не зря Кантамбрия с её старыми богами мне всегда нравилась больше островов. Останься моя кузина жива и займи трон, она бы тоже заставила ангенорцев зубрить грамматику, выращивать извилины, как южане. Но мы её убили, теперь она сгнила в канаве, и ангенорцы останутся бестолковой суеверной массой, которой можно внушить что угодно.

– Послушать вас, так цель нашей веры – оставить всех невеждами.

– А разве нет?

– Отнюдь. Ваша кузина, к примеру, разделяла ваши убеждения, хотя она и приняла новую религию недавно. Её служанка нашла её дневники под кроватью, и я их забрал для изучения.

– И, разумеется, её осенило, что нужно строить школы как раз после обряда перехода, а никак ни до.

Но прелат замечания будто не услышал.

– Я ведь прочитал её записи и сделал удивительное открытие, – крысиные зубки прикусили серую губу. – Оказывается, Вечера отправилась биться за корону, будучи в интересном положении.

Дитя промолчало. Прелат, не получив реакции, продолжил:

– Незадолго до битвы она заставила служанку порезать себе ногу и испачкать простыню, чтобы Альвгред, её муж, подумал, что после первой брачной ночи она не понесла ребёнка – иначе бы её не пустили воевать ближе, чем на пушечный выстрел. Даже не знаю, отвага это или глупость – идти махать мечом, чувствуя все прелести дурноты первых месяцев беременности.

Дитя закашляло в кулак. Глаза начали слезиться. В груди неприятно сжалось и запекло.

– У меня уже голова идёт кругом от этого смрада.

– Может быть, эфедра? У меня есть пучок на случай, если приступ вашей болезни застигнет вас в моём кабинете.

– У меня есть идея получше.

Дитя стремительно подошло к окну, распахнуло створки и, спугнув пару жемчужных скворцов, вышвырнуло герань во внутренний двор.