склонность к беспечному времяпрепровождению в местах с особой репутацией и ваши отлучки без предупреждения на неопределённое время вопреки приказу короля. Что же, теперь вы на собственной шкуре испытали, каково стать жертвой своей же распущенности. О, вижу вам совсем дурно. Идите-ка сюда.

Прелат перевернул одеревеневшее тело на спину и взял его за плечи. Пальцы, которые Дитя знало и ненавидело до боли, тронули густо накрашенный лоб.

– Какая мерзость.

– Пустите! Уберите ла… лап-п-пы. Расскажу. Всё… расскажу.

– Кто же вам поверит, кроме вашей хворой на ум алкоголички-матушки? Она и раньше вам верила, и что?

– Убь… убь…

– Убьёте?

Дитя уже лежало неподвижно, и вся ярость, страх, обида сверкали лишь в его глазах.

– Что ж, убивайте, но перед этим я замечу, что моя протекция дорогого стоит. Да, что я говорю – вы и сами это знаете. Пока ваш брат со мной, его никто не тронет, а трогать его есть кому, вы тоже это знаете. Но я – нет, он всё-таки будущий монарх, – прелат мягко провёл кончиками пальцев по золотым волосам Дитя. – Но если с моей головы упадёт хотя бы волос, поверьте, ваш брат попадёт в услужение кардиналу, и тогда то, что когда-то сделали с вами, вам покажется такой детской забавой, – Буккапекки прижал к себе обездвиженное Дитя, как тело мёртвого младенца. – Нас с вами связывает прошлое, увы, никуда от этого не деться. Но я обещаю, что стану маленькому принцу хорошим учителем и защитником, чтобы потом стать таковым и королю. Я уже не юн, верно, но я доживу до этого момента, уж поверьте, доживу.

Вы, Ройс, очень горды, самонадеянны. Хамите, ведёте себя очень вызывающе и совершенно неправильно. И это не только моё мнение. Ваши родители, например, считают точно так же. Делаете что хотите, говорите что хотите, а ведь когда-то вы были очень послушны и скромны, и моя миссия – напомнить вам, кто вы и где ваше место. Вы воин в армии вашего приёмного отца, такую уж роль я вам избрал, пытаясь спасти вас от жутких последствий отлучения от церкви из-за вашего вызывающего поведения в Конвилактории и неприятных последствий, к которым оно привело. Вы слуга, но ведёте себя не как подобает вашей должности. Ваш отец – король, а брат – будущий король, и вы слуга обоим. А поскольку я наставник вашего брата, то вы и мой слуга. А потому я бы хотел, чтобы вы вспомнили, что есть служить кому-то. Служение есть одна из великих добродетелей, как и Смирение, Воздержание и Послушание. А если вспоминать вы не захотите, обещаю, моя рука случайно дрогнет над вашим кубком снова. И снова.

– Убь… убью.

Рука Буккапекки скользнула вниз, к шнуру, который держал вместе пластины и щитки нагрудника Дитя, и потянула за конец. Железо соскользнуло на пол и ударилось об отёсанные камни.

– Так вам дышится гораздо лучше? Всё ещё хотите моей смерти? Но ведь я прелат, не забывайте. Второй человек после кардинала, и благодаря мне и моей защите вас после смерти не поглотит Тьма, несмотря на вещи, что вы совершили, ваши детские капризы насчет Малам и праздника Несселис, ведья прелат. А моя насильственная гибель навлечёт проклятие на вашу голову и утрату возможности для вас получить душу. Вашу матушку это очень опечалит, если вообще не лишит её смысла жить, да и Дункан останется один на один с жестоким миром, пока его отец будет из кожи вон лезть, доказывая всем, что он король, а не рыбак.

Губы Дитя задрожали. Гневное выражение лица сменилось на мольбу.

– Я не хочу… Пожал-луйст-та…

– У вас кончился запас угроз? Ох, если бы взглядом можно было убивать. Ройс, у вас очень красивые глаза. Глаза есть отражение сути человека. А люди грешны и не заслуживают таких красивых глаз. Не надо плакать. Не люблю. А впрочем, что есть слёзы, как не показатель просьбы о прощении, в котором вы так отчаянно нуждаетесь? Сколько же на вас узлов и застёжек. Совершенно ни к чему. Бог, конечно, вас никогда не простит, Он знает, кто вы и что когда-то сделали против Его воли, против Его заветов, но я не Он, я гораздо добрее, и я прощаю вас и помолюсь.

Рука священника с нежностью скользнула по шее Дитя, на которой подрагивала голубая жилка, и потянула за завязку на подлатнике.

– Мы снова можем быть друзьями, Ройс. Я умею быть очень хорошим другом, но такого врага, как я, вы иметь не захотите. Какое же прекрасное у вас лицо. Если бы только стереть эту краску. А я видел ваше лицо чистым, и я вам благодарен за возможность им полюбоваться, хотя этим вы ввергли меня во грех. Что поделать – люди слабы, а я человек. Ведь такие лица, Ройс, Бог не дарит, а Малам – вполне. Ваш внешний вид целиком её творение. Неудивительно, что вы стали ей поклоняться. Гордыня – вы сами в ней сознались. Ваши шрамы… О да, это ли не доказательство существования Бога? Позволить лицам, как вашему, постыдному творению Малам, получать изъяны. Да, избавьтесь от своей порочной красоты, я буду рад за это помолиться. Творение рук Блудницы не должно существовать на сей земле, внушая желающим очистить себя перед Богом людям чуждые Его воле мысли и желания. Но как же оно всё ещё прекрасно… Замаливать свой грех мне придется долго. И это ваша вина, Ройс, только ваша.

Дитя перестало сопротивляться рукам прелата, бесстыже изучающим изгибы одеревеневшего тела, и закрыло глаза.

Ночью Данке нравилось работать больше, чем днём. По крайней мере ночью практически все придворные спали и не мешали исполнять ей свои прямые обязанности по уборке просьбами перетянуть корсет, пока их личная камеристка куда-то отлучилась, или принести вина из подвала на другом конце Туренсворда, игральные карты, наполнить пустую собачью миску, убрать лютню, сменить пелёнки «нашей девочке», и вообще размять стопы леди, ведь она ужасно устала во время прогулки.

Ночью ей работалось спокойно, и особенно спокойно тогда, когда её смены не пересекались с дежурством Влахоса Ээрдели, который хоть и внял её просьбе больше её не преследовать и даже не заговаривал с ней, но с которым в такие неудачные ночи она всё равно встречалась, вытирая пыль с картин в Галерее или неся бельё на сушку.

К трём часам ночи Данка успела сделать почти все свои дела и уже выбилась из сил: она вычистила камин в Охотничьем зале на третьем этаже, подмела полы, оттёрла остатки воска с люстр в Галерее, заменила свечи в коридоре восточного флигеля, и даже нашла котёнка леди Моны, пятилетней дочки леди Малори, которая проснулась среди ночи, обнаружила, что её Обжорка куда-то делась с подушки, где обычно спала, и отважно отправилась её искать, завернувшись в своё одеяло.

Хотелось быстрее добраться до своей унылой комнаты, чуть посидеть без обуви, дочищая коврик из покоев королевы-матери, чего-нибудь перекусить и лечь спать, но оставалось ещё отправиться в винный погреб и вытолкать оттуда пустые бочки во двор, чтобы утром их забрали, отвезли в лавку торговца вином и наполнили.

Данка очень не любила иметь дело с бочками. Мужчины-слуги помогали редко, а бочки были тяжёлыми, пыльными, и об их щербатые края ничего не стоило удариться и оставить себе под кожей занозу. А ещё, что было для неё самым страшным испытанием, в погребе очень редко когда можно было не обнаружить их высочество.

Не было в замке иного человека, который бы внушал ей такой ужас одним своим присутствием. Даже не наблюдая Дитя среди многочисленных стеллажей с бутылками, Данка кожей ощущала его присутствие, будто рядом с ней притаилась шкодливая домашняя нечисть, вроде Домового, Чернушки или Подвальника, которые ради веселья хватали за юбку, наводили бардак или просто пугали внезапными криками за спиной, и потому старалась как можно быстрее покинуть их владения. Иногда ей это удавалось, иногда нет.

Однажды, незадолго до побега кирасиров, Данке не посчастливилось столкнуться с их высочеством лицом к лицу в одну