ощутила неприятное скользкое чувство вины. Существо, физическая слабость которого отчётливо угадывалась в каждом его замедленном движении, не было для неё опасным, по крайней мере, осознание того, что Ройс Блэйк, выместив всю злобу на Нелле, не причинит вреда ей, вдруг стало очевидным.

– Вы пьяны?

Дитя застыло и подняло на служанку глаза.

Сколько же в них было нечеловеческой усталости и пронизывающей боли. Невыносимой грусти, гнева, как у затравленного животного. Данка отстранилась.

– Нет, – тихо, почти без звука ответило Дитя.

– Вам больно?

Молчание.

– Да.

Данка приблизилась и, уже не спрашивая разрешения, закинула руку их высочества себе на плечо.

– Давайте я вам помогу, – сказала она, стараясь встать вместе с Дитя, что далось ей очень трудно. – Я отведу вас в покои.

Дитя не сопротивлялось и послушно шло туда, куда его вели, медленно, шатаясь, подволакивая спадающий сапог и хватаясь за стены.

Путь до покоев был близок, но показался Данке бесконечным. Пару раз на лестнице у неё даже возникло подозрение, что она вот-вот надорвётся от тяжести, пока доставит повисшее на ней их высочество до места назначения.

Наконец, они оказались у заветной двери. Войдя, а вернее, ввалившись с неподъёмной ношей внутрь покоев, она оказалась в кромешной темноте, пахнущей хуже, чем в кирасирских спальнях Ласской башни после тренировки в знойный полдень. Данка, постоянно спотыкаясь о невидимый хлам на полу и громыхая, подвела совсем ослабшее по неясной причине Дитя к кровати. Впрочем, кроватью гнездо из помятых, сбитых в комок покрывал и испачканных краской простыней было назвать трудно.

– Ложитесь.

Дитя рухнуло на перину, как мешок с картошкой, утонув в одеялах, почти полностью скрывшись из виду. Данка нащупала на прикроватном столике коробок с единственной каминной спичкой и зажгла свечи.

– Нет-нет, давайте на подушку.

Служанка с трудом подтащила обмякшее тело к изголовью кровати и подложила под голову большой прямоугольный мягкий валик, до которого смогла дотянуться в столь неудобной позе.

Высочество лежало неподвижно. Из груди его доносились тревожные хрипы, какие служили признаком скорого начала приступа удушья.

– От нег-г-го воняет. Гнил-лью вон-няет, – шевельнулся перечёркнутый шрамом рот.

Загадок становилось всё больше.

Дитя из последних сил раздирало слипавшиеся от усталости глаза. Данка вытерла вспотевшее лицо.

– Вам нужно поспать, – с искренним участием произнесла она, поправляя съехавший передник.

– М-м-м…

– Вас накрыть одеялом?

Дитя молчало.

Данка решилась не сразу, но убрала волосы с чумазого лица. Голубые глаза смотрели отрешённо куда-то перед собой, не на кресло, стоявшее у стены, – напротив, взгляд Дитя был направлен глубоко внутрь себя. Оно будто не замечало присутствие Данки как таковой, а реагировало только на движение тени, силуэта.

– Хотите, я зажгу эфедру?

Дитя продолжало хранить молчание, но судя по тому, как туго поднималась и опускалась его грудная клетка, эфедра была сейчас необходима.

В поисках запасов целебных трав Данка бросила на обстановку беглый взгляд, и его вполне хватило, чтобы впасть в ступор от того, как быстро старший ребёнок короля превратил чистенькие покои принцессы Вечеры в настоящий свинарник, пропахший эфедрой, табаком и винными парами. В покоях стоял такой жуткий бедлам, что у Данки закралась мысль, что Дитя вообще не подпускало Нелле к своим вещам, а может быть, и вообще угрожало, стоило той только помыслить смахнуть с подоконника хотя бы пылинку.

Создавалось впечатление, что Дитя, страдая клептоманией, обнесло кузницу Туренсворда вместе с кабинетом Алмекия и притащило награбленное в свою нору, потому что спальня их высочества больше напоминала причудливую смесь оружейной и аптеки, чем покои для отдыха. С арсеналом её роднили валяющиеся буквально повсюду мечи, ксифосы, ножи, луки и стилеты, а с лабораторией алхимика – многоярусный стеллаж, забитый различными пробирками, и едкий запах лекарственных трав.

Под окном, где раньше стоял туалетный столик принцессы Вечеры, теперь громоздилась огромная гора одинаковых нагрудников из чернёного колчедана, запасных ремней с застёжками, деталей сапог, шпор и торчащих во все стороны, как иглы у дикобраза, стрел. Мимо этого чудища было страшно пройти, чтобы не напороться на остриё. У дверей были свалены в кучу арбалеты, рядом с ними стояла воткнутая прямо в пол фальката, из-под кровати, поверх каких-то верёвок торчало древко знаменитой на весь Паденброг секиры Ночной Гарпии. Страшный шлем в виде птицы занимал почётное место в кресле между окнами. При ближайшем рассмотрении оказалось, что у него было два лица. Передняя часть с забралом представляла собой всем известный лик ворона вперемешку с клыкастым чудищем, а задняя часть была исполнена в виде лица девушки, искажённого криком.

Единственным местом в покоях, которое неожиданно явило собой образец педантичной аккуратности, был шкаф для трав, который в строгой иерархии и чётко по объёму содержимого был заставлен стеклянными колбами, пузатыми стаканами, каменными ступками с пестиками, сундучками и чашами с разнообразными порошками и измельчёнными растениями.

Бесформенную кучку перетёртой травы, похожей на жмых, Данка сразу определила как сырьё, из которого изготавливали настойку сонного мака, а жирный цветочный запах только укрепил её догадку. Красновато-бурая жидкость в пробирке была подписана как «Белладонна», на листе бумаги у пиалы с замоченными в спирте незнакомыми пурпурными лепестками сохла также неизвестная ей трава с жёлтыми цветками, похожими на маленькие розочки. Эти же бутончики были собраны отдельно в блюдце и накрыты вспотевшим стеклом. Верхний ящик оказался забит лавандой, нижний – заставлен коробочками со скукоженными корешками. Надпись на крышке «ТОЛЬКО В ПЕРЧАТКАХ» заставила Данку удержаться от соблазна брать их руками.

Эфедра стояла отдельно, на одноногом столике за ширмой, там же лежало и огниво с пиалой для розжига. Данка чиркнула наконечником из кремня о кресало у сухих листиков эфедры, и те сразу подхватили искры, вспыхнули и затлели, выпуская в воздух вонючий серый дым.

Данка поставила блюдце у изголовья кровати, откашлялась от неприятного запаха и замахала платком, подгоняя дымок к лицу Дитя. Постепенно дыхание его стало спокойнее, хрипы почти прекратились.

– Хотите, я кого-нибудь позову?

Едва уловимое движение бровью, которое Данка расценила как «нет».

– Может быть, воды?

То же движение.

– Я… я чем-то ещё могу вам помочь?

Никакой реакции.

– Мне снять ваш нагрудник? В нём неудобно спать.

Дитя снова не проявило ни единой попытки сопротивляться, послушно разрешив служанке снять с себя тяжёлое железо, если вообще заметило, что с ним творят, а потом опять упало в кровать, погрузившись в мягкую перину, как в пивную пену.

Данка нашла на полу сброшенное одеяло и укрыло Дитя. Всё, что могла, она сделала.

– Мне нужно идти, ваше высочество, – сказала Данка, поправляя край одеяла.

Молчание.

Служанка кротко поклонилась и уже направилась к двери, как вдруг что-то заставило её обернуться.

Дитя не шевелилось и глядело перед собой. Почему-то Данке стало жаль это грустное, всеми брошенное чумазое существо.

– Хотите, я побуду здесь, пока вы уснёте? – робко спросила она и, не дождавшись ответа, подошла и села у изголовья.

Дитя закрыло увечной рукой без кончика мизинца измазанную мордочку и заплакало.

Глава 38 Власта Гирифора

Гастер Болт умирал.

– Я скажу тебе так, – сказал он, откашлявшись, отчего едва не выплюнул свои лёгкие. – прелат Севера – гнида та ещё. Первосортная. Право же, говорят, суть человека в глазах написана, так вот это про него. По лицу нормальный мужик, а по глазам сразу видать – извращенец. Я такого о нём от королевы Иммеле понаслушался, ты б знала. Её ж в их семье никто особо не слушает – все строят благонравные рожи. Всё чинно, правильно – не семья, а картинка, аж тошнит, а как копнёшь, так хоть падай.

Он снова закашлялся. Меланта протянула ему платок и вернулась к вышивке.

– А король бы и вынул голову из задницы, да тётки его, мамаша и старуха, её ему обратно засовывают, чтобы по сторонам не глядел, вопросы не задавал, а как самим бы два и два сложить, так