С искренним недоумением Кочетов сообщил, что в книге проводится неявное, но совершенно недопустимое сравнение социализма с фашизмом! Многие рецензенты, сказал он, отмечали, что Волкогонов извратил намерения редакционной комиссии, включив в том обсуждение системы, которая привела страну к войне. Другие рецензенты возражали против таких названий глав, как “Ужесточение политического режима” и “Военизация духовной сферы жизни”.

Затем Кочетов объявил открытой “общую дискуссию” — приглашение на казнь. Против Волкогонова выступил начальник Генштаба генерал армии Михаил Моисеев, заявивший, что Волкогонов льет воду на мельницу “разрушительным силам” — то есть Ельцину и движениям за независимость в национальных республиках.

— Защитите армию! — крикнули из зала.

Следующим взял слово заведующий Международным отделом ЦК Валентин Фалин. “Мы должны выявить все недостатки этого тома, тысячи допущенных там ошибок, — призвал он. — Такого нагромождения дичи мне не попадалось уже лет 30 или 40. О том, чтобы тратить на это государственные деньги, не может быть и речи!”

Волкогонов сидел бледный. Он знал, что отдалился от этих людей, но до нынешнего момента не понимал насколько. Избиение продолжалось больше часа. Наконец Волкогонов потребовал, чтобы ему дали слово.

— Уважаемые товарищи! — начал он. — Без сомнения, мой голос в этом зале останется одиноким. То, что происходит здесь, весьма далеко от научной дискуссии. Это трибунал, который судит науку, историю, большой авторский коллектив. Здесь не пытаются найти истину, а разнузданно критикуют и разоблачают… В такой атмосфере я не могу писать новую историю. Писать лишь о победе в 1945-м означает замалчивать 1941-й, молчать о четырех миллионах заключенных, об отступлении до Волги. Недопустимо сводить историю к политике.

Волкогонов едва начал говорить, когда Варенников, один из самых больших ретроградов в Министерстве обороны, уже перебил его криком:

— Есть предложение лишить его слова!

Но Волкогонов отказался покинуть трибуну.

— Я не меньший патриот, чем Фалин, и люблю родину не меньше его, — сказал он. — Но последствия истории нельзя изменить. Я согласен с теми, кто говорит, что в нашем томе много недостатков. Но давайте рассматривать и обсуждать их. Мы аргументируем нашу точку зрения. Но нет: товарищ Фалин и некоторые другие предпочитают не вступать в научные дискуссии, а разбрасываться обвинениями в отсутствии патриотизма.

— Довольно! — прокричал какой-то генерал. — Вы только послушайте его!

Из зала раздался выкрик: “Прервите его!”

Но Волкогонов не дал себя прервать. Он пытался доказать, что, если книга и ее читатели не начнут разбираться с теми жестокостями и бедствиями, которые предшествовали войне, то будет невозможно понять, что произошло в стране после вторжения, после того, как прозвучали первые залпы германских орудий.

— Как еще можно расценить факт убийства сорока трех тысяч офицеров и их военачальников? — спрашивал он. — И как быть с другими жертвами? Нам не нужен слепой патриотизм. Нам нужна правда! Мой голос в этом зале одинок. Но я посмотрю, что вы все скажете через десять лет.

Председатель собрания был потрясен. Он воспринял слова Волкогонова как личное оскорбление.

Наконец генералам удалось перекричать Волкогонова. Они согнали его с трибуны, и он больше не стал просить слова. Но до конца ритуальной расправы было еще далеко. Через два с половиной часа после начала заседания в зал вошел министр обороны — маршал Язов. Этот человек с бугристым лицом и крупным носом звезд с неба не хватал. Когда в 1987 году молодой немец Матиас Руст умудрился посадить свой легкий самолетик на Красной площади и разразился скандал, министра обороны отправили в отставку, и понадобился новый. Горбачев решил поискать “в низах” и нашел Язова — командующего войсками Дальневосточного военного округа. У Язова была репутация посредственности, но это-то Горбачеву и требовалось. Ему был нужен человек без всяких подковырок. Такой приятный простак, преданный друг.

Но то были уже давние дела. Теперь, когда консерваторы вовсю планировали полномасштабный контрреволюционный заговор против радикальных реформ, Язов обнаружил свои скрытые возможности. Плоды перестройки вызывали у него презрение. Сотни тысяч призывников в Прибалтике, на Кавказе и в других регионах не являлись в военкоматы. Горбачев сокращал численность войск, а либералы хотели еще больших сокращений. Тем временем офицерам, возвращавшимся из Восточной Европы и Германии, приходилось жить в переполненных общежитиях или даже в палатках.

Язов обратился к собравшимся, и было понятно, что причина его возмущения — не какой-то черновой вариант книги и не генерал-полковник по фамилии Волкогонов. Для него скандал вокруг исторического тома был продолжением битвы за власть в Советском Союзе.

– “Демократы” сейчас ставят своей целью подготовить и провести “Нюрнберг-2” над КПСС, — сказал Язов. — В томе присутствуют концепции обвинительного заключения на этом процессе.

— В основе этой книги — клевета на партию! — вклинился Варенников.

— В этом зале, я думаю, все коммунисты, — продолжил Язов. — А коммунист не может плевать на свою партию.

Все, теперь заседание было окончено. Волкогонова вывели из состава редколлегии, а том постановили “вернуть редакционной коллегии для коренной переработки”. Коалиция реакционеров одержала очередную победу. Спустя пять месяцев, в августе, Язов, Варенников, Моисеев и другие присутствовавшие на собрании офицеры пойдут еще дальше: они предпримут попытку военного переворота.

Я познакомился с Волкогоновым в 1988 году, когда он еще был в номенклатурной обойме и собирался публиковать биографию Сталина — “Триумф и трагедия” (английский перевод книги вышел в 1991 году). МИД вовсю рекламировал Волкогонова как историка-новатора, что сразу настораживало. Либеральную интеллигенцию Москвы и Ленинграда фигура Волкогонова не слишком воодушевляла. Он был известен как автор десятков книг и монографий на военно-идеологические темы. Ни в одной из них не было ни намека на независимость, принципиальность или на способность критически мыслить. Обычный служака, играющий по правилам. Если у него и были крамольные мысли, он их не оформлял письменно.

Но на встрече с журналистами в МИДе Волкогонов произвел впечатление. Он не изворачивался, не прибегал к эвфемизмам. Он был знаком со всеми важными западными работами о Сталине, часто и уважительно ссылался на различные труды, в особенности на многотомник Роберта Такера. Желая защититься от официальных партийных историков, Волкогонов писал в предисловии: “Едва ли понимал это сам Сталин, но его собственная практика дискредитации социализма была неизмеримо опаснее, нежели разоблачения Исаака Дойчера, Роберта Такера, Леонарда Шапиро, Роберта Конквеста и других советологов”. У Волкогонова был, разумеется, полный доступ к материалам спецхрана — особых отделов советских библиотек, где хранились запрещенные книги. В библиографии его работы упоминались книги, до наступления эпохи гласности недоступные обычным советским гражданам: “Сталин. Человек и эпоха” Адама Улама, трилогия Дойчера о Троцком, “Россия при старом режиме” Ричарда Пайпса, “Беседы со Сталиным” Милована Джиласа, воспоминания дочери Сталина Светланы Аллилуевой. Кроме того, Волкогонов читал и ссылался на труды сталинских врагов, тех, кого он победил и уничтожил: Бухарина, Троцкого, Рыкова, Каменева, Зиновьева, Томского.