Почти 30 лет история о Новочеркасском восстании оставалась государственной тайной. В 1962 году рабочие Новочеркасского электровозостроительного завода, недовольные ростом цен и сокращением зарплат, впервые в России взбунтовались со времен бурных послереволюционных лет. По приказу из Москвы военные открыли по безоружным демонстрантам огонь из автоматов. Погибли по меньшей мере 24 человека, десятки были ранены. Вскоре, исполняя кремлевское распоряжение, судьи приговорили семерых “зачинщиков беспорядков” к смертной казни. В течение трех дней из всех газет и журналов исчезло слово “Новочеркасск”. Даже западные наблюдатели почти ничего не знали об этой кровавой расправе. Несколько страниц схематичному описанию происшедшего посвятил Солженицын в третьем томе “Архипелага ГУЛАГ”, но это, конечно, было названо “антисоветской пропагандой” и до 1990 года оставалось под запретом.

Теперь, когда шахтеры снова забастовали, когда КГБ, армия и сам Горбачев чувствовали угрозу со стороны национальных движений и политических оппонентов, когда в городах не хватало продуктов и усиливались межэтнические конфликты, — теперь разговоры о столкновении, о гражданском неповиновении и о возможности кровопролития шли постоянно. После расстрелов демонстрантов в Тбилиси, Баку и Вильнюсе стало ясно, что власть, невзирая на все реформы, может пустить в ход танки, автоматы и даже отравляющие газы, если речь зайдет о ее выживании. Как будто с того летнего дня 1962 года ничего не изменилось.

Кроме 24 убитых, была, по крайней мере, еще одна жертва Новочеркасского расстрела: генерал Матвей Шапошников, убежденный коммунист, получивший звезду Героя Советского Союза за участие его танковой бригады в кровопролитных сражениях в Великую Отечетвенную войну. Задолго до появления Сахарова и диссидентов Шапошников совершил немыслимый поступок. Получив приказ “атаковать” новочеркасских демонстрантов танками, он отказался его выполнить.

Когда я познакомился с генералом, ему было уже 84 года. Политическое руководство через три года после Новочеркасского расстрела заставило его подать в отставку. Он был по-прежнему крепок и деятелен. Рукожатие было такой силы, что, похоже, он мог ударом расколоть грецкий орех. Шапошников жил в Ростове-на-Дону с дочерью, зятем и внуками. Обстановка в квартире была по-военному аккуратной. На расставленных книгах, на памятных вещах — ни пылинки.

“Будем разговаривать лицом к лицу”, — сказал Шапошников, подняв тяжеленное кресло и ставя его напротив себя. Генерал был старше советской власти: “Я прекрасно помню, как 11-летним мальчишкой в 1917 году распевал революционные песни: «Марш, марш вперед, рабочий народ!» … Всю жизнь я верил в советскую власть, а тут мне приказывают стрелять в наших людей, в безоружных. За свой отказ я заплатил всем. Меня лишили звания, наград, исключили из партии. Велели уйти в отставку «по состоянию здоровья». А моя жена, моя любимая, любимая жена — она в конце концов заплатила за это еще дороже. Она умерла несколько лет назад, и я уверен, что умерла она из-за того, что нас так преследовали. Она просто не могла больше этого вынести”.

Генерал признавался, что не проходило часа — даже теперь! — когда он не вспоминал бы те дни. Утром 1 июня 1962 года новочеркасская партийная печать сообщила о решении правительства повысить розничные цены на мясо и масло минимум на 25 %. А придя на электровозостроительный завод, рабочие узнали, что их зарплату сократят на 30 %. В обеих городских газетах — “Молоте” и “Знамени коммуны” — говорилось, что это “временные меры” во имя прогресса и “в интересах народа”. Но на этот раз рабочие почему-то не поверили официальной демагогии. Негодование их было так велико, что они позабыли страх. Забыли они и о “партийной дисциплине”, когда решили требовать ответа у директора завода Курочкина, личности малоприятной и отпетого бюрократа.

— На что нам жить дальше? — спрашивали рабочие.

— Жрали пирожки с мясом, теперь будете жрать с ливером! — ответил Курочкин. (Солженицын приводит другую версию слов Курочкина, про “пирожки с джемом”.)

Рабочие пришли в ярость. Включив заводскую сирену, они начали собираться во дворе у заводоуправления. Они решили объявить забастовку. Появились плакаты: “Мясо, масло, повышение зарплаты!”, “Нам нужны квартиры”. Со стен сорвали портреты Хрущева и сожгли их. Перепуганное заводское начальство заперлось у себя в кабинетах. Городские партийные руководители отказались встречаться с бастующими.

Местные военные части уже несколько недель были приведены в состояние боевой готовности в связи с планировавшимся повышением цен и сокращением зарплат. По словам Шапошникова, его начальник генерал Исса Плиев получил несколько шифрованных телеграмм из Министерства обороны и лично от Хрущева. Вечером в первый день волнений КГБ и милиция арестовали самых активных рабочих, чтобы обезглавить забастовку.

Двое людей из ближнего круга Хрущева — Анастас Микоян и Фрол Козлов — прибыли в город. Частям, подчиненным Шапошникову, были приказано стоять на подходах к электровозостроительному заводу. Генерал доложил членам политбюро, что “серьезно озабочен” наличием у солдат оружия и боеприпасов. Столкновение с рабочими может привести к человеческим жертвам.

“Командующий Плиев получил все необходимые указания!” — грубо оборвал его Козлов.

Утром 2 июня, около 11 часов, семь тысяч рабочих и присоединившихся к ним демонстрантов двинулись маршем от завода к центру Новочеркасска. Они шли не обращая внимания на войска и танки, окружившие завод. По пути часть рабочих попыталась перекрыть железнодорожную ветку, идущую в город. “Но они были безоружны, это была мирная демонстрация. Они даже несли портреты Ленина”, — рассказывал депутат Владимир Фомин, представлявший в Верховном Совете РСФСР Ростовскую область. Преступлением, впрочем, было уже само желание поставить под сомнение власть Москвы. Протестующие кричали: “Хрущева на мясо!”

Шапошников для предотвращения кровопролития приказал своим солдатам разрядить автоматы и карабины, сдать боеприпасы и то же самое сделать танкистам. Когда мимо Шапошникова проходила колонна рабочих, он остановил одного демонстранта и спросил, куда они направляются.

“Товарищ генерал, если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе”, — ответил тот. Рабочие шли к зданиям МВД и горкома партии. Шапошников связался по рации с Плиевым и доложил, что колонна демонстрантов проходит мост через реку Тузлов, двигаясь к центру города.

— Задержать, не пропускать! — закричал Плиев.

— Товарищ командующий, здесь задержать семь-восемь тысяч человек, у меня не хватит сил, — ответил Шапошников.

— Выдвигайте танки! Атакуйте! — приказал Плиев.

И на это Шапошников ответил:

— Товарищ командующий, я не вижу перед собой такого противника, которого следовало бы атаковать нашими танками.

Плиев в ярости швырнул трубку. В той тишине, которая наступила, Шапошников почувствовал недоброе, но подумал, что сможет предотвратить беду. Запрыгнув в газик, он попробовал обогнать демонстрантов. Но когда он подъехал к центральной площади, рабочие уже стояли там плотной толпой у ворот отделения милиции. Они требовали выпустить их задержанных товарищей. Вдруг солдаты начали стрелять в толпу. Некоторые свидетели потом вспоминали, что пули были разрывные. Люди в панике бросились бежать по Московской улице, но им продолжали стрелять в спину. Одна женщина осталась лежать на клумбе, истекая кровью. Ей отстрелили руку.