124. Портрет из Уффици.

Головной убор вроде берета фигурирует на многих посмертных портретах Леонардо XVI века — например, на ксилографии, помещенной среди иллюстраций к «Жизнеописаниям» Джорджо Вазари в 1560-х годах (илл. 122). На другом спорном произведении, найденном в 2008 году и получившем известность как «Луканийский портрет» (илл. 123), модель изображена в три четверти и в матерчатой шляпе, которая уже давно ассоциировалась с обликом Леонардо. По-видимому, эта картина или была создана по образцу многих подобных картин и гравюр (или, наоборот, сама послужила образцом для них), на которых изображался мужчина в шляпе и с волнистой бородой, обычно отождествляемый с Леонардо; к их числу относится знаменитый портрет из галереи Уффици (илл. 124), помещенный на обложку этой книги.

125. Туринский портрет.

Самый замечательный и знаменитый из всех возможных портретов — это запоминающийся рисунок сангиной, выполненный самим Леонардо (в нем использована леворучная штриховка). Туринский портрет (илл. 125), получивший такое название по месту своего хранения, воспроизводят так часто, что этот образ прочно ассоциируется у нас с обликом Леонардо, хотя до сих пор доподлинно не установлено, что это действительно его автопортрет. На портрете изображен длиннобородый старик с волнистыми волосами и кустистыми бровями. Четкие линии, которыми прорисованы волосы, контрастируют с мягко обозначенными щеками. Хорошо видно, что нос, искусно затененный и моделированный при помощи тонкой прямой штриховки, имеет крючковатую форму, хотя и не так сильно выдается вперед, как у Леонардовых «щелкунчиков». Как во многих работах Леонардо, это лицо выражает сложную смесь эмоций, которые меняются всякий раз, как на него посмотришь: тут читаются сила и ранимость, смирение и нетерпение, фатализм и решительность. Взгляд усталых глаз созерцателен, углы рта грустно опущены вниз.

126. Возможно, автопортрет Леонардо из записной книжки.

Глаза, что любопытно, смотрят не на нас, а куда-то вниз и влево. Леонардо в ту пору экспериментировал с зеркалами и, в частности, соорудил конструкцию из нескольких зеркал, соединенных под разными углами (вроде зеркальца с тремя створками в современных аптечках); а еще он собрал восьмиугольную зеркальную загородку, внутри которой мог поместиться человек. Так что, возможно, он выполнил этот рисунок у себя в мастерской, глядя на себя сбоку в зеркала на шарнирах. Обращенный в сторону взгляд с Туринского портрета слегка перекликается с недавно обнаруженным нечетким наброском Леонардо — очередным возможным автопортретом, — который почти стерся и скрылся под записями в Кодексе о полете птиц (илл. 126)[800].

Но действительно ли рисунок из Королевской библиотеки в Турине является автопортретом? Как и тетрадный рисунок Леонардо, изображающий старика, который созерцает бурные воды, человек на Туринском портрете выглядит заметно старше шестидесяти лет. Волосы у него более редкие, брови более густые, а усы более жидкие, чем на портрете работы Мельци. Действительно ли Леонардо в то время выглядел старше своих лет? Если верить некоторым свидетельствам, так оно и было: один путешественник, позднее посетивший Леонардо во Франции, неверно определил его возраст, прибавив ему лишние десять лет. Или, может быть, предаваясь саморефлексии, Леонардо любил изображать себя таким, каким станет в будущем? Тогда, возможно, этот рисунок — продолжение и развитие его зарисовок разных уродцев и набросков со «щелкунчиком». Нельзя исключить и другой вариант: на туринском рисунке Леонардо мог изобразить не себя, а своего отца или дядю — известно, что оба они дожили до восьмидесяти лет[801].

Если все-таки рассматривать Туринский портрет в одном ряду с другими возможными портретами и автопортретами Леонардо, в том числе с вероятными портретами работы Рафаэля и Мельци, то можно составить некое общее представление о его реальном облике. Сообща все эти рисунки и картины изображают Леонардо в собирательном образе канонического бородатого мудреца и благородного ренессансного мыслителя: задумчивого и в то же время рассеянного, пылкого и вместе с тем печального. И образ этот вполне согласуется с описанием, которое оставил младший современник Леонардо, живописец и литератор XVI века Джан Паоло Ломаццо, писавший об искусстве: «У него были длинные волосы и очень длинные ресницы и борода, и он казался воплощением истинной и благородной учености, какими в древности представали мудрец Гермес или титан Прометей»[802].

Леонардо всегда присматривал себе могущественных покровителей, и в 1513 году, когда Милан все еще контролировали его бывшие покровители из рода Сфорца, в Риме появился новый подходящий меценат. В марте того года папой избрали Джованни Медичи, и он воссел на Святой престол под именем Льва X. Джованни, сын Лоренцо Великолепного — флорентийского правителя, который некогда довольно прохладно опекал молодого Леонардо, а затем отправил его в Милан, — стал последним мирянином, которому удалось заполучить папскую должность. Основное внимание он уделял шатким отношениям Ватикана с Францией — ненадежным союзником, который нацеливался снова захватить Милан и постоянно заключал договоры с другими итальянскими городами. В скором времени новому папе предстояло отражать угрозу со стороны Мартина Лютера и затеянного им движения Реформации. Но тогда, в 1513 году, у него еще оставалось время на расточительное меценатство, и он давал волю своей страсти к театру, музыке, стихам и другим искусствам. «Будем же наслаждаться папством, которое даровал нам Господь», — говорил он и безудержно радовался жизни.

Папа Лев X щедро покровительствовал искусствам не в одиночку: ему помогал в этом родной брат, Джулиано Медичи, который перебрался из Флоренции в Рим и обзавелся собственным двором, окружив себя интеллектуалами. Большой ценитель искусств и наук, он оказался идеальным покровителем для Леонардо, всячески обихаживал его и предложил назначить ему жалованье. Леонардо согласился — ему давно уже надоело зависеть от заказов, у которых имелся срок исполнения. И в течение нескольких лет двое сыновей Лоренцо Великолепного, как могли, исправляли упущение своего отца, вовремя не разглядевшего в Леонардо гения[803].