Стало быть, надлежит выкупить несколько сундуков подлинных рукописей, заблаговременно приобретенных смышленым издателем Панкуком, собрать всё то, что было нелегально издано в Бельгии, Голландии и других странах Европы, а также все рукописные копии, которые бродят по рукам с бесчисленным количеством вариантов, принадлежащих автору лишь в меньшей части, а в большинстве случаев произвольных. Собрав же всё это несметное количество разнообразно исписанной бумаги, ещё следует тщательно проверить подлинность каждой строки, И это только начало. После всех этих трудов предстоит полюбовно договориться как с королевской, так и с церковной цензурой, с которыми, как известно, благородному человеку договориться нельзя, из чего сразу видать, что издание с самого первого дня обречено на полный и вполне скандальный провал.

А ведь и это не всё. Пьер Огюстен никак не может остановиться. Уж если он решает издать полное собрание сочинений, так надлежит предать гласности и всю личную переписку Вольтера, что уже перехлестывает даже за грани фантастики. Судите сами, этот неутомимый Вольтер, умудрявшийся отдавать забвению сна каких-нибудь три-четыре часа и державший двух-трех секретарей под рукой на каждый час своих творческих бдений, состоял в переписке чуть ли не со всеми образованными людьми во всех странах Европы. Прибавьте к образованным людям императоров и королей, в число которых, между прочим, входят Екатерина 11 и Фридрих 11. Нетрудно догадаться, что публикация такого рода посланий означает или громкий скандал, если в его посланиях будет опубликовано каждое слово, или величайший позор, если подвергнуть их предупредительной цензуре издателя, и во всяком случае многообразные козни могущественных особ, которые не могут не постараться, чтобы все эти бесчисленные послания и вовсе не попали в печать.

В общем, сдается, что легче повеситься, чем привести столь фантастический замысел в исполнение уже на начальном этапе. А ведь ещё необходимо подыскать типографии, которые в течение трех лет пропустят через свои машины около двух с половиной миллионов с высокой степенью качества исполненных книг. Ещё необходимо подобрать и изготовить в те же страшно сжатые сроки горы высокосортной бумаги. Ещё необходимо найти и отлить художественно исполненный шрифт. Ещё необходимо нанять рабочих и факторов, наборщиков и переплетчиков и ещё уйму помощников самых разнообразных профессий, а подыскав, наняв и пристроив каждого на подходящее место, всем за всё хорошо заплатить, то есть в те же три года ухнуть приблизительно столько же миллионов ливров, сколько он только что ухнул на поставки оружия американским колониям. Эти миллионы ливров ещё следует заработать на рынках Америки и Европы и затем ухнуть приблизительно с тем же успехом, с каким они ушли на поставки оружия, лишь весьма гипотетически рассчитывая на то, что вложенные миллионы ливров хотя бы отчасти удастся вернуть.

Однако такими пошлыми вздорами Пьера Огюстена невозможно остановить. Он зарабатывает и ухает миллионы ливров с одинаковой легкостью, а его изворотливости, сообразительности, практической сметки хватает на десятерых.

Каким-то образом он обводит вокруг пальца Панкука и ещё десятка два издателей всех европейских держав и за сто шестьдесят тысяч ливров приобретает у них исключительные права на все изданные и ещё не изданные сочинения своего обесчещенного кумира.

Он останавливается на замечательном шрифте, который в среде наборщиков именуется баскервилем, и закупает в Англии, с которой сам же затеял истребительную войну, несколько комплектов этого шрифта, в общей сложности на пятьдесят тысяч ливров.

Его вкус пленяется самой лучшей бумагой, которую изготавливают только в Голландии и на закупку которой может уйти целое состояние. Целое состояние ухать на одну только бумагу всё же не хочется, и его изобретательный ум отыскивает удачный способ несколько посэкономить. С этой целью он покупает бумажные фабрики, расположенные в Вогезах, подыскивает смышленого человека и отправляет его на учебу в Голландию, чтобы заодно во время прохождения курса позаимствовать секрет изготовления этой роскошной бумаги. Когда же его задание исполняется в точности, он под руководством уже собственного специалиста принимается варить собственную бумагу на собственных фабриках, заодно извлекая из этого предприятия, так сказать, побочную прибыль.

Все-таки остается непробиваемая крепость цензуры. Известно каждому дураку, что с королевской цензурой как-нибудь можно договориться, она, конечно, глупа, но глупостью земной, человеческой, в конце концов можно потолковать с покладистым старичком Морепа и в компании с ним измыслить какой-нибудь загогулистый эпизод с перевоплощением запретного плода в дозволенный плод, если не полностью, то хотя бы частично.

Ещё более известно каждому дураку, что церковная цензура бесчеловечна и в своей жестокости и упорстве не знает границ, поскольку церковь не терпит даже слабой тени, даже подозрения в инакомыслии, орудуя анафемой так же умело, как королевские мушкетеры орудуют шпагой. Тут без покаяния избавления нет, и церковь способна таить и лелеять к своим ослушникам лютую злобу хоть тысячу лет, нисколько не смущаясь и тем, что ослушник принадлежит к глубочайшим и светлейшим умам человечества. Тут уж бессильны и старичок Морепа, и даже самый мудрый и сильный король. Подальше надо держаться от церковной цензуры, не то намаешься без места на кладбище, зато с горяченьким местом в аду.

Тайный протестант давно привык держаться подальше, но как далеко? Не тащиться же в самом деле в Санкт-Петербург и оттуда через всю Европу в обратном направлении тащить эти два с половиной миллиона тяжеленных томов, экую даль, да и в Санкт-Петербурге, слыхать, никакая цензура не дремлет и не имеет причин господина Вольтера сильно любить.

По счастью, у него множество поставщиков, компаньонов, посредников и торговых агентов. Кто-то из них извещает его, что на самой французской границе прозябает ничтожнейший, беднейший, как церковная крыса, Карл Фридрих, владелец скромного Бадена, несчастнейший человек. Этот маркграф, как все крошечные немецкие князьки и маркграфы, пыжится изо всех сил, чтобы превратить свой захудалый городишко непременно в Версаль, а пыжиться не на что, жалких доходов и без Версаля не достает ни на что.

Так вот, у Карла Фридриха на правом берегу Рейна, прямо насупротив города Страсбурга, имеется бесхозный форт Кель, обширная, всё ещё прочная, никому не нужная груда камней, и Карл Фридрих очень и очень не прочь отдать в аренду эту груду камней, натурально, за очень и очень приличные деньги.

Пьер Огюстен без промедления вступает в переговоры с маркграфом. Аренда арендой, плату можно вперед, надо и маркграфу помочь, довольно чудаку бедовать, однако «Обществу философскому, литературному и типографскому» хотелось бы расположить посреди груды камней свою типографию и отпечатать в ней полное собрание сочинений одного небезызвестного, чрезвычайно знаменитого человека, так не избавит ли мсье маркграф почтенное «Общество» от излишних цензурных хлопот?

Ну, за очень и очень хорошие деньги отчего не избавить, за очень и очень хорошие деньги и не такие творятся дела. К тому же крохотному маркграфу чрезвычайно льстит любезное обращение живой знаменитости из Парижа, тем более что в просвещенной Европе с некоторых пор не совсем понимают, действует ли живая знаменитость сама по себе, или живая знаменитость действует от имени французского короля, что любое дело чрезвычайно меняет.