участие в выносе тел, укладке их на салазки, которые надо довезти до вахты, дальше дело конвоя. За время моей работы умерло двое. Один из больных угасал день за днем, час за часом и отмучился. А другой случай был внезапным. Больной шел на поправку, что подтверждалось и объективными показателями и самочувствием.

Таких, как он, переводили в другой барак, отведенный для «слабосилки», для недужных лагерников, использовавшихся на легких работах и с укороченным рабочим днем. Он и сам – это был латыш, его фамилия Озолиньш (если не так, простите мне забывчивость) – просил перевести и его в «слабосилку». Я случился рядом, когда он явился в стационар, сказав, что чувствует себя плохо. Сказал и упал. Поспешивший к нему врач констатировал клиническую смерть, но предпринял отчаянную попытку вернуть его к жизни. Ввел уколом шприца адреналин в область сердца. Его глаза, его светло-голубые глаза ожили на мгновенье, и остекленели. Скорбный этот рассказ завершу тем, что сами больные не считали умирание более страшным, чем смерть. Лечебные назначения, предписания, советы врачей – этому следовали, за очень редкими исключениями, строго. Среди дождавшихся освобождения помню двух туберкулезных больных, числившихся по разряду «среднетяжелых». Пожилой шахтер, его уважительно звали Петрович, другой – из лагерной обслуги, некто «Убейволка», фамилия ли это, прозвище ли, мне неизвестно. Велики были воля к жизни и резервные силы организма. Экстремальные условия особенно выявляли мобилизующую способность воли, способность переводить резервные силы в действующие.

Я работаю над этой книгой ежедневно, по принципу «ни дня без строчки». Работа идет неровно и бывают дни, когда удается написать всего несколько строчек. 19 августа [1991 года] опрокинуло весь распорядок дня, да и жизни. Два дня напролет (вернее, двое суток) я только и делал, что ловил зарубежные «голоса», служившие мне единственным источником информации о происшедшем путче. Надо было как-то действовать, это понял сразу, но посильной мне пешей дистанцией являлись полтора километра, отделяющие мой дом от института, в котором я работал. Я вышел из дому только 21 августа. Мимо проезжали «Жигули», «Волги», я «голосовал», никто не обращал внимания. Неожиданно меня окликнул проезжавший мимо меня сосед по дому. Искусно лавируя по улочкам и переулкам, он остановился и высадил меня в каких-нибудь трех километрах от Белого дома. Дальше ехать было невозможно, но остававшееся расстояние я преодолел легко, чувствовал прилив сил. У Белого дома я провел приблизительно 16 часов. Время капитуляции путчистов, о чем, впрочем, отправляясь к Белому дому, я не подозревал. Мое участие в его обороне оказалось, таким образом, символическим. Припомнилось латинское изречение: [Sero venientibus ossa]. Поздно приходящим – кости, я применил его к себе. Несколько дней назад мне позвонил корреспондент газеты «Вашингтон пост» с просьбой дать интервью как бывшему узнику сталинских лагерей, причастного к защите российского парламента. Какими путями корреспондент набрел на меня, остается загадкой. В интервью я отказал. Мотивы? Разобраться во всем очень трудно. Трудность не в том, чтобы путчистов назвать путчистами, сопротивленцев – сопротивленцами. Сиюминутных оценок происшедшего предостаточно. И умножить их еще одной, в сущности, одинаковой с другими оценками мне представляется излишним. Если корреспондента интересовало, как на сознании долгожителей архипелага Гулага ложатся происшедшие события, это тоже излишне. Прозрели все. За танками и бетеэрами не укрылись, а открылись, узнаны были последыши тоталитаризма, непогребенные мертвецы, образовавшие вот уже по истине «масонскую ложу» [Мне кажется, за ними куда более серьезные силы, у которых «Память» на побегушках] (да простится мне эта вульгаризация), уже несколько лет назад расчехлившие знамена, на которых: «Самодержавие, православие, народность». В будущем, – хотелось бы, ближайшем, – откроется, как много почерпнули эти подонки из опыта зубатовской организации и пропаганды среди рабочих и поставили опыт этот себе на службу. Откроется, как приснопамятные общества эти, именующие себя российскими, а на деле являющиеся расистскими, суть детища ультрамогущественной и суперсекретной «ложи», ею порожденные, взлелеянные, наставляемые и финансируемые, да, финансируемые, если и не из собственных, то, во всяком случае, из казенных карманов.

В 1988 году я услышал из уст представителя «ложи» (большой «ложи»), державшего в руках журнал «Наш современник», слова: «Это наш партийный журнал». Я спросил: – А как же журнал «Коммунист»? Я получил ответ: – Когда этот журнал назывался «Большевик», он был партийным журналом, а сделавшись «Коммунистом», перестал быть большевиком. – Чем же вас не устраивает «Коммунист»? – поинтересовался я. Тем, оказалось, что журнал не имеет одной твердой идеологической линии. Однако прямой мой вопрос чем-то встревожил и насторожил собеседника, и он перевел разговор на общие темы о гласности, демократии, плюрализме. Особенно суров был счет, предъявленный телевидению. И в этом я во многом согласился, хотя и по иным, чем у него, оценочным основаниям. От мелькавших на телеэкране кадр за кадром священников, астрологов, гадалок, хиромантов, гипнотизеров, интердевочек и просто «девочек» несло пошлостью, безвкусицей, слащавостью, клюквой, модничаньем «под Европу или Америку». Все это обрамлялось призывами к «духовности», что и вовсе было отвратительно. Я не раз думал про себя, глядя на телеэкран: «Да ведь это похуже, чем культура упадка Рима». Все это осуждал мой собеседник, с тем от меня различием, что для него обезьяньи ужимки телевидения и являлись демократией, гласностью, плюрализмом. Разговор был непродолжительным. Он не выпускал из рук экземпляр «Нашего современника» и заключил голосом твердым, уверенным, «с металлом»: «Мы победим». Примечательно349, что в печально знаменитом «Слове к народу», а вскоре последовавшими за ним заявлениями ГКЧП слово «коммунизм» отсутствует. Отсутствует и упоминание «Нашего современника», но дух этого журнала насквозь пронизывает и «Слово к народу», и бумагописания ГКЧП. Но нет, не победили!

Сегодня 6 сентября. С 19 августа по сегодняшний день я не приступал к работе, слушал радиопередачи, читал, размышлял. Меня до сих пор не покидает чувство тревоги. Хочу верить в лучшее, но не забываю и о возможности худшего. Все пока зыбко. Но это ощущение от дней текущих. Ну а впереди? «Светлое будущее»? Как затаскали, как затоптали эти слова. Ну, хорошо, скажем не так, скажем по Короленко: А все-таки, все-таки впереди огни… Итак, сегодня 6 сентября. Вечером позвонила моя бывшая аспирантка: «Включите, Александр Ильич, телевизор, первую программу, смотрите повторную передачу телемоста, с нашей стороны нем участвуют Горбачев и Ельцин. Включил телевизор. Союзный президент смотрелся жалким. То, что французы называют [faire contre mauvaise fortune bon cœur] «Делать хорошую мину при плохой игре». И от остро поставленных американской стороной вопросов уклонялся, хитрил, не особенно убедительно и не очень ловко. На вопрос, как он мог допустить к руководству таких людей, какими оказались путчисты, ответил,