пространства, в котором могло бы существовать хоть что-то другое, а был лишь он, древний, как сама вечность, и настолько прекрасный, что только слезы, брызнувшие из глаз исчезнувшего в яркой вспышке Павлика, могли передать это самое великолепие. Свет все пылал и пылал, посылая в несуществующее пространство лучи самого себя, создавая из самое себя безумно архаичную и невероятно правдоподобную иллюзию. А несуществующее сердце несуществующего Павлика продолжало рваться на несуществующие части, которые немедленно становились тем, чем они всегда были, – им. И с каждым несуществующим мгновением несуществующего времени все становилось только лучше и лучше, пусть даже несуществующий рассудок и противился этому всеми своими несуществующими силами. Боль от осознания всего происходящего, пронзительная и острая, продолжала усиливаться, а древнее и забытое воспоминание по-прежнему рвалось вдаль и ввысь, пусть никаких «далей» и «высей» не было и в помине. И когда несуществующий Павлик был уже окончательно готов раствориться без остатка в происходящем чуде, на несуществующий момент никогда не существовавшего времени навалилось толстое одеяло тишины.

Все снова исчезло. Исчез свет, исчезло вечное чудо, и даже то самое воспоминание, которое, казалось, всегда и в каждом присутствовало, тоже исчезло без следа. Все опять оказалось на привычных местах, будто бы враз соткавшись из того пылающего древнего безумия, которое на миг явило самое себя самому же себе, подарив миру невзначай такой короткий и такой ослепительный в своей неожиданности праздник. На положенном ей физическими законами месте уютно расположилась в ровном свете костра ночная поляна, на своих местах стояли могучие сосны, закрывая от чужих глаз вверенный им клочок земли, на прежних местах росли трава, кусты и деревья. Под ногами Павлика снова была земля, над головой несло бессменную вахту далекое и равнодушное небо, в котором изредка посверкивали острые льдинки звезд. Одним словом, все было как раньше, словно доказывая фактом своего существования истинность аксиомы о вечном и неизменном ходе вещей, который никогда и никем не может быть нарушен.

– Спекся, – Василий опустил бубен и на трясущихся ногах присел рядом с Игорем Сергеевичем, чье тело без каких-либо признаков жизни лежало в густой траве недалеко от догорающего костра. – Спекся гражданин аллигатор, а жаль!.. Я-то думал, что эта музыка будет вечной!

– Батарейки заменить нужно, тогда вечной и будет. Это если по классике…

Павлик с кряхтеньем выбрался из кресла, медленно возвращаясь к действительности. Его ноги тоже подрагивали, поэтому до поленницы, заметно уменьшившейся за ночь, он добрел, но присел около нее в полном бессилии. Огонь с благодарностью принял предложенное подношение, оживился, принялся постреливать и танцевать ярким пламенем, обозначая заодно и детали ночного пейзажа.

Все действительно было на своих местах, включая черный джип, мрачная громада которого застыла на краю поляны. Павлик с облегчением перевел дух и протянул к огню еще немного подрагивающие от напряжения руки. Его знобило. Тело время от времени сотрясала крупная дрожь, а в голове начинало что-то звенеть, но в целом он, как ни странно, чувствовал себя посвежевшим и отдохнувшим. Сидевший на корточках Василий тоже выглядел бодрячком: он рискнул-таки выпустить из рук свой верный бубен и озабоченно рылся в коробочках и сверточках на алтаре, начисто игнорируя все остальное. Типичный московский аллигатор тоже не проявлял никакого интереса к происходящему. Судя по всему, безумный танец отнял у неподготовленного к таким марафонам тела остатки сил, а сознание с концами растворилось в тех самых безднах, о которых всю дорогу твердил его молодой наставник.

Василий отвлекся от созерцания своих сокровищ в одной из коробочек и повернулся к неподвижному телу.

– Укрыть бы надо гражданина, не ровен час, померзнет, – он оглянулся в поисках спальника, а через мгновение уже заботливо укутывал оцепеневшего Игоря Сергеевича, что-то тихонько бормоча себе под нос. Покончив с этим занятием он снова принялся рыться в бауле, и через несколько минут раскопок раздалось его довольное уханье. С довольным видом он развернулся к приятелю:

– Будешь?

В его руке Павлик увидел аккуратно скрученную папиросу, и после секундных колебаний с согласием кивнул:

– Давай. Сейчас, наверное, лишним точно не будет…

Через мгновение над поляной поплыл пряный запах конопляного дыма. В лесу, как писал классик, стало накурено, и по этой причине следующие полчаса еще и совершенно тихо. Говорить никому не хотелось, да и окружавшая приятелей действительность не подавала поводов для беспокойства. Неподвижный Игорь Сергеевич мирно лежал около костра, а оба оставшихся в живых героя бездумно созерцали из своих кресел яркие отблески пламени, пребывая каждый в своем, недоступном более ни для кого измерении. Павлик снова понемногу клевал носом, и хотя он попробовал было бороться с подступающей дремотой, однако вскоре сдался ей и бесследно растаял в грозной, но при этом невероятно комфортной параллельной реальности.

Из психоделических странствий его выдернул жуткий вопль, прозвучавший, как ему показалось, над самым ухом, а уже мгновение спустя Павлик стоял на ногах, растерянно хлопая глазами и пытаясь определить источник беспокойства. Источник обнаружился легко: типичный московский аллигатор уже не лежал возле костра, а стоял на своих двоих в паре метров от приятелей в несколько напряженной позе, словно бегун на низком старте. Его руки почти касались земли, а широко открытые глаза смотрели куда-то в сторону невидимого в темноте поля. Скоропостижно вернувшийся к суровой действительности Павлик открыл было рот, чтобы что-то там сказать, но кто бы его еще собирался слушать. Игорь Сергеевич с умопомрачительной скоростью рванул к маячившему на краю поляны «Гелендвагену», через секунду хлопнула дверь, взревел мотор, и черная громада внедорожника сорвалась с места, в мгновение ока растаяв в чернильной темноте.

– Еба-а-ать!.. – в голосе Василия звенело неподдельное восхищение. – Ты ж говорил, он не рулит?!

– Лет десять, по-моему, – застывший возле кресла Павлик потрясенно смотрел в ту сторону, где «Летучим Голландцем» исчез во тьме автомобиль, а потом с тихим стоном опустился на траву рядом с Василием и схватился за голову обеими руками, попутно потихоньку раскачиваясь из стороны в сторону.

– А не скажешь, честно говоря… Как стартанул-то, подлец! Без ходовых огней ушел товарищ! Тут сам Шумахер локти бы грыз от зависти!..

– Делать-то что будем? Убьется ведь! – Павлик вскочил, явно намереваясь броситься вдогонку исчезнувшему в ночи хозяину жизни, но железная хватка приятеля купировала его благородный порыв на корню. – Там же и река еще! Точняк, убьется!

Доводы не помогли.

– Не убьется. Сиди спокойно, дорогой товарищ! Я еще ни разу под грибами не видел, чтобы кто-то чем-то убился. Кроме грибов, разумеется. А вот старые таланты проснуться могут. Глядишь, комплекс его этот пропадет…

Павлик бессильно рухнул на кресло, вцепился