– А чего ты паришься-то?

– Ты охренел, что ли? Как это – что паришься?! Его сюда кто привез?! Я привез! Значит мне же теперь за него и отвечать! Увозили кого? Владельца заводов и пароходов увозили, а привезем кого? Очередную жертву психоделического террора? Хорошо еще, если целым и живым останется… А если нет?! А машина его? А Танюша эта, Андрей водитель?.. А тетушка? – Павлик буквально взвыл и снова взвился со своего места, но тут же бессильно обрушился назад, очевидно, осознав бесперспективность затеи. – Это же кранты полные!.. – только и смог выдавить из себя он.

– Да что ты орешь, как баба в критические дни? Ты его что, насильно сюда тащил и грибами пичкал? Товарищ же сам приключений и открытий искал? На кого жаловаться? Вот тебе и приключения, пожалуйста, а там, глядишь, и откроется чего гражданину аллигатору…

– Да какие, в задницу, приключения?! Он проблемы свои решить хотел!

– А откуда ты знаешь, какие у него проблемы? – Василий материализовал в пальцах очередную аккуратную недвусмысленную папироску, жестом предложил ее приятелю, но, не дождавшись ответа, с удовольствием раскурил ее сам.

– Так он же мне сам говорил!

– Да мало ли, кто там кому чего говорил. Люди всякое разное говорят, а потом совсем другое выясняется. И почему это, кстати, жертву психоделического террора?

– А как это еще назвать? – немного успокоившийся Павлик отобрал папиросу у товарища, затянулся и обреченно махнул рукой, словно отпуская разгулявшуюся ситуацию на произвол судьбы и полностью дистанцируясь от участия в происходящем. – Террор и есть, если со стороны посмотреть… Сколько раз себе зарок давал: никого с собой не таскать больше! Помощник хренов!.. От помощи моей – одна разруха у людей в жизни…

– У кого? – Василий вернул себе папиросу, сделал очередную мощную затяжку и аккуратным щелчком отправил остатки косяка в костер.

– А отца Фармазона забыл?

– Охренеть! Тоже мне, нашел жертву террора! – выбравшись из кресла, Василий уже принялся рыскать по поляне, что-то сосредоточенно выглядывая в высокой траве. Через минуту он протянул Павлику термос и кружку, но тот лишь вяло отмахнулся. – Он, кстати, звонил тут на днях. Тобой, между прочим, интересовался: как ты, что ты… А потом опять начал песню петь: у меня, говорит, сейчас как вторая молодость началась! Раньше, говорит, мрак кромешный был один, пока свет не воссиял мне в безднах этих! Спасибо вам еще раз, дорогие граждане, от всей моей измученной души вас благодарю! Каково, а?

– Правильно, а что тебе еще жертва психоделического террора сказать может после того, как ее в бездну уронили? Помнишь, как у Цветаевой: «Уж сколько их упало в эту бездну!» Вот мне периодически кажется, что это она про нас писала, а уж к отцу Иммануилу это со всей определенностью относится.

– Почему?

– По кочану! – раздраженный Павлик подобрал с земли ветку и потихоньку принялся помешивать угли, вызвав к жизни целый сноп искр, праздничным фейерверком взмывший над догорающим костром. – Свет ему воссиял, видите ли, сердешному! Бездны ему открылись! Главное, чтобы эти бездны еще и закрылись вовремя, а вот этого святой отец ни фига пока не понимает! Тетушка мне, знаешь, что по этому поводу говорит?

– Тетушку твою тоже надо сюда. Глядишь, и у нее тоже что-нибудь полезное откроется. Бездна та же, а может, и еще что…

– Не надо.

– Почему?

– Да потому, что если у тетушки что-то там этакое откроется, потом проблемы большие могут начаться.

– У кого?

– Не знаю… Внутренний голос подсказывает, что у всех. А если не у всех, то у очень многих – точно, – Павлик скорбно вздохнул, и оба надолго замолчали.

Василий, похоже, вообще задремал, в то время как его беспокойный приятель время от времени встряхивал головой и настороженно прислушивался к долетавшим со стороны ночного поля звукам: он продолжал пребывать в беспокойстве по поводу судьбы исчезнувшего в ночи хозяина жизни. Затем он встрепенулся и, видимо, что-то вспомнив, подергал товарища за плечо. – Слушай, а что у тебя на поле-то этом было?

– На поле? – Василий зябко поежился и протянул к костру озябшие от предрассветной свежести пальцы. – Да хрен его знает, что там было на поле на этом…

– Не понял?..

– Я сам ничего не понял, честно-то говоря… Я же как ушел от вас, метров пятьсот и прошел всего, а потом сел себе тихонько и сижу. Не поверишь, даже грибов съесть не успел. Развернул сверточек, что ты дал, посмотрел – нет, не хочу. Ну и сижу себе, втыкаю в ночное великолепие. А тут меня реально накрывать начало, как будто я тот сверток не просто приговорить успел, а еще и косяком сдобрил. Кроет – и все тут! Я уж в траву завалиться хотел, а тут – он.

– Кто?!

– Да пес его знает, кто… – Василий снова поежился и придвинулся к самому огню, а потом пожал плечами и посмотрел приятелю прямо в глаза, отчего Павлик внезапно испытал чувство острой, пусть и ничем немотивированной пока ничем конкретным тревоги. – Хрень какая-то из тумана вышла и встала прямо передо мной. Как сгусток какой тумана того самого, только живой… Стоит, собака страшная, и тихонько так качается…

– Охренеть!

– Охренел я потом. В первый момент я обгадиться сразу хотел, одно спасло – неагрессивная штука это была. Не скажешь, что мирная шибко, но и агрессии в ней особо не ощущалось. Так и сидели. Точнее, сидел я, а оно стояло. А потом – как голос тихий у меня в башке: вы какого хрена лысого тут забыли? Я в камень, реально, превратился тогда – сижу, молчу, а оно опять: чего делать-то собрались, вопрошает, граждане-психонавты? Я тогда в ответ: с товарищем одним поработать, мол, приехали. И ведь не словами говорю, а тоже мыслями как бы. Там, говорю, у костра товарищ, а мы типа сопровождающие просто, в помощь. Говорю, а у самого одна мысль: в край рехнулся, раз с туманом в беседы вступать начал. А этот сгусток мне ласково так, как с подъёбкой: «А тебе, сукиному сыну, может быть, вначале самому с собой разобраться не помешает? Тебе-то самому что нужно?» Я сижу молчу… Ни одной же мысли в голове, что мне тут, действительно, нужно!.. Да и вообще, – Василий задумчиво посмотрел на товарища и опять зябко поежился, – я тогда как потерялся напрочь… А ну как, думаю, реально с катушек слетел? Но с другой же стороны – так вот оно! Стоит, качается, сукин сын… А потом будто волна такая по телу прошла…