В книге «Кровь и почва: история геноцида и истребления со Спарты до Дарфура» (Blood and Soil: A World History of Genocide and Extermination from Sparta to Darfur) историк Бен Кирнан обратил внимание на еще одну любопытную черту утопических идеологий. Снова и снова они испытывают ностальгию по исчезнувшему сельскому раю, куда стремятся вернуться, считая его здоровой альтернативой нынешнему урбанистическому упадку. Вспомните: после того как интеллектуальные рынки многонациональных городов положили начало Просвещению, немецкое Контрпросвещение романтизировало связь народа с его землей — та самая «кровь и почва», которую Кирнан вынес в название книги. Свободные метрополисы с их мобильным населением, этническими и профессиональными анклавами — прямое оскорбление для мировоззрения, мечтающего о мире гармонии, чистоты и органической целостности. Националистические движения XIX и начала XX в. вдохновлялись утопическими образами этнических групп, процветающих на родной земле, образами, часто основанными на мифах о племенах предков, поселившихся на этой территории на заре времен[857]. Этот аграрный утопизм лежит в основе двойной одержимости Гитлера — его ненависти к евреям, которые были для него олицетворением городов и торговли, и его безумного плана расчистить Восточную Европу, чтобы обеспечить жителей немецких городов землей для возделывания. Огромные аграрные коммуны Мао и высылка Пол Потом горожан в сельские районы, ставшие для них кладбищами, — еще один пример.

Коммерческая активность, которая обычно сконцентрирована в городах, сама по себе может разжечь моралистическую ненависть. Как будет показано в главе 9, наше интуитивное восприятие экономики сводится к идее обмена товаров или услуг равной ценности, например три цыпленка за один нож. Наше мышление не может с такой же легкостью освоить абстрактный математический аппарат современной экономики — деньги, прибыль, процент и рента[858]. В интуитивно понятной экономике фермеры и ремесленники производят осязаемые материальные ценности. Снимающие пенки купцы и другие посредники, помогая перемещению товаров, но ничего не производя, кажутся паразитами, несмотря на ценности, которые они создают, осуществляя транзакции между незнакомыми и удаленными друг от друга производителями и потребителями. Кредиторы, ссужающие деньги и требующие оплатить эту услугу, вызывают еще большее возмущение, хоть и обеспечивают людей деньгами в те моменты жизни, когда есть возможность использовать их наилучшим образом. Люди забывают о неосязаемом вкладе купцов и ростовщиков и считают их кровопийцами (и вновь биологическая метафора). Антипатия к конкретному посреднику может легко перерасти в антипатию к его этнической группе. Капитал, необходимый для процветания в профессии посредника, — это скорее знания и опыт, а не земли или фабрики, им легко поделиться с семьей и друзьями, его легко переместить в другое место. Все это ведет к тому, что нишу посредника, как правило, занимает конкретная этническая группа, а ее представители переезжают с места на место — туда, где требуются их услуги и где они становятся процветающим меньшинством и объектом зависти и неприязни[859]. Этнические или социальные группы, занимавшие нишу посредников, часто становились жертвами дискриминации, выселения, погромов и геноцидов: буржуазные меньшинства в Советском Союзе, Китае и Камбодже, индийцы в Восточной Африке и Океании, ибос в Нигерии, армяне в Турции, китайцы в Индонезии, Малайзии и Вьетнаме и евреи в Европе[860].

Демоцид часто вписан в кульминацию эсхатологического мифа — последний спазм насилия перед тысячелетним блаженством. Историки часто подмечали параллели между утопическими идеологиями XIX и XX вв. и апокалиптическим мировоззрением традиционных религий. Даниэль Широ и социальный психолог Кларк Макколи делятся своим наблюдением:

Основываясь на работах историков Иоахима Феста и Джорджа Мосса, Широ и Макколи пишут и о нацистской эсхатологии:

Но, безусловно, должность лидера Утопии предъявляет к претенденту определенные требования. Вы готовы принять на себя весь стресс и ответственность за управление совершенным миром? Лидеры Утопий отбираются по критериям нарциссизма и безжалостности[863]. Они абсолютно уверены в высокой нравственности своих побуждений и с нетерпением принимаются за все новые и новые реформы, на ходу внося поправки в свои грандиозные схемы, имеющие чудовищные последствия для народов. Портреты председателя Мао висели по всему Китаю, а маленькие сборники его высказываний в красной обложке имелись у каждого китайца. Ли Чжисуй, личный врач Мао и единственный близкий ему человек, описывал его как ненасытного к лести, требующего наложниц для сексуального обслуживания и чуждого теплу и состраданию[864]. В 1958 г. Мао решил, что страна может удвоить производство стали, если крестьяне будут выплавлять ее в малых плавильных печах на заднем дворе. Под угрозой смерти за невыполнение плана крестьяне переплавляли свои ножи, лопаты и дверные ручки в куски бесполезного металла. Мао также вообразил, что Китай может высвободить посевные площади для лугов и садов и выращивать большой урожай зерновых на маленьких участках, если фермеры будут засевать семена чаще и глубже, чтобы классовая солидарность помогла колосьям вырасти крепкими и полновесными[865]. Пытаясь воплотить его видение, крестьян сгоняли в коммуны по 50 000 человек, и каждого, кто не проявлял энтузиазма или указывал на очевидное несоответствие, убивали как классового врага. Глухой к сигналам реальности, показывавшим, что обещанный «Большой скачок вперед» на самом деле стал большим скачком назад, Мао стал зачинщиком голода, унесшим жизни от 20 до 30 млн жителей Китая.