Мозг человека создал защиту от заражения биологическими агентами — чувство отвращения[852]. Обычно его вызывают телесные выделения, части тел животных, насекомые, черви-паразиты и переносчики болезней, заставляя людей избавляться от загрязняющей субстанции или того, что ее напоминает или было с ней в контакте. Отвращение легко связать с моралью, рисуя пространство, один полюс которого идентифицируется с духовностью, чистотой, праведностью и непорочностью, а другой — с животным началом, грязью и бездуховностью[853]. Поэтому то, что вызывает отвращение, кажется нам не только физически отталкивающим, но и недостойным. Метафоры английского языка, описывающие злодеев, часто используют образ переносчика инфекции: крысы, черви, тараканы, вши. Чего стоит только печально известный термин 1990-х, которым маскировались насильственные переселения и геноцид: этнические чистки.

Но метафорическое мышление работает в обоих направлениях. Мы не только используем вызывающие отвращение метафоры к людям, чья человеческая ценность девальвирована, мы еще и обесцениваем людей, которые нам физически отвратительны (феномен, с которым мы познакомились в главе 4, изучая идею Линн Хант о том, что распространение правил гигиены в Европе привело к отмене жестоких наказаний). На одном краю континуума аскеты в белых одеждах, соблюдающие ритуалы очищения, — они считаются святыми. На другом — люди, живущие в деградации и грязи, этих считают недочеловеками. Химик и писатель Примо Леви описывает это феномен на примере транспортировки евреев в лагеря смерти в Германии:

Эмоциональные тропы, ведущие к геноциду, — гнев, страх и отвращение — могут пересекаться. В книге «Хуже, чем война» (Worse than War) об истории геноцида ХХ в. политолог Дэниел Голдхаген подчеркивает, что его причины могли быть разными. Он классифицировал случаи геноцида по вызвавшим их эмоциям: была ли группа жертв дегуманизирована (как объект морализированного отвращения), демонизирована (как объект морализированного гнева), или то и другое вместе, или ни то ни другое[855]. Дегуманизированная группа подвергается истреблению как своего рода вредители: таким племя гереро выглядело в глазах немецких колонистов, такими турки видели армян, суданские мусульмане — черных дарфурцев, да и европейские поселенцы смотрели на коренные народы под тем же углом. Демонизированная группа, напротив, считается наделенной обычными мыслительными способностями, что отягощает их вину за впадение в ересь или отход от единственно истинной веры. Среди этих современных еретиков были как жертвы коммунистических автократий, так и пострадавшие от рук их антиподов — правых диктатур Чили, Аргентины, Индонезии и Сальвадора. А ведь есть еще и демоны чистейшей воды — группы, которым удалось стать как отвратительными недочеловеками, так и презренными злодеями. Такими нацисты видели евреев, такими хуту и тутси видят друг друга. И наконец, существуют группы, которых не считают ни чистым злом, ни полуживотными, но которых боятся как потенциальных агрессоров и уничтожают упреждающим ударом, — ситуация, имевшая место на Балканах после распада Югославии.

~

До сих пор я пытался объяснить геноцид следующим образом: привычный нашему уму эссенциализм делит людей на категории, а морально окрашенные эмоции распространяются на категорию в целом. Эта логика способна превратить гоббсовскую конкуренцию среди людей или армий в гоббсовское соперничество народов. Но у геноцида есть еще одна судьбоносная составляющая. Как писал Солженицын, чтобы убивать миллионами, требуется идеология[856]. Утопические кредо, не различающие отдельных людей в заклейменных моральной оценкой категориях, могут перерасти в идеологию могущественного режима и в полной мере использовать его разрушительную мощь. Именно поэтому идеологии генерируют высокие пики на графике количества смертей в геноцидах. Поощряющие категоризацию идеологии — это христианство времен Крестовых походов и религиозных войн (и, как ни странно, восстания тайпинов в Китае), революционный романтизм, ответственный за политицид Французской революции, национализм, вызвавший геноцид в Османской Турции и на Балканах, нацизм, на котором лежит вина за Холокост, и марксизм, спровоцировавший чистки, высылки, голод и террор в сталинском СССР, маоистском Китае и Камбодже Пол Пота.

Почему утопические идеологии так часто приводят к геноциду? На первый взгляд это кажется невозможным. Даже если в реальности Утопия недостижима по массе практических причин, не должны ли поиски безупречного мироустройства привести нас как минимум к лучшему варианту — к миру, который, скажем, на 60 % ближе к идеальному, ну или хотя бы на 15 %? В конце концов, люди должны мечтать о большем. Нам свойственно целиться выше, фантазировать о невозможном, представлять вещи, которых никогда не было, и спрашивать: «А почему нет?»

Утопические идеологии приводят к геноциду по двум причинам. Первая — они принимают на вооружение гибельную прикладную систему счисления. В Утопии каждый счастлив вечно, и потому ее моральная ценность безгранична. Большинство из нас согласятся, что с этической точки зрения позволительно перевести неуправляемую вагонетку с путей, на которых она задавит пятерых, на пути, где она лишит жизни лишь одного. Но представьте, что, повернув вагонетку, можно спасти 100 млн жизней, или миллиард, или — в неопределенном будущем — бесконечно огромное количество. Сколько тогда жизней можно принести в жертву ради беспредельного блага? Несколько миллионов могут показаться довольно неплохой сделкой.

Но и это еще не все. Представьте, что некие люди, узнав о том, что идеальный мир возможен, тем не менее противятся его наступлению. Именно они — единственное препятствие на пути к светлому будущему. Что за злодеи! Вот теперь и сложите два и два.

Вторая опасность Утопии — идея, что в ней все должно соответствовать строгому плану и выполнять определенные функции. А как же люди? Ну, они составляют разные группы. Некоторые упрямо, возможно слишком упрямо, придерживаются ценностей, которым нет места в идеальном мире. Каково место предпринимателей в мире, основанном на общественной собственности? Умников — в мире, полагающемся на ручной труд, наглецов — в мире благочестивых, кланов — в мире всеобщей солидарности, горожан и торговцев — в мире, который решил вернуться к природным основам? Почему бы с самого начала не избавиться от этих соринок в глазу, с чистого листа создав идеальное общество?