В Малайе и Бирме новый режим сумел привлечь на свою сторону многих местных жителей и некоторых индийцев, отнюдь не тосковавших по изгнанным англичанам. Но хочется противопоставить им пример такого человека, как Махиндаса, преподавателя английской школы в Малакке. Перед тем как японцы казнили его за то, что он слушал BBC, этот индиец писал: «Я всегда высоко ценил спортивный дух англичан, их справедливость и организацию их гражданской службы как лучшие вещи в нашем несовершенном мире. Я с радостью умираю за свободу. Душу мою враги не победят; то, что они сотворят с моим бренным телом, я им прощаю. Скажите моим славным мальчикам, что их учитель умер с улыбкой на устах»39. В Малайе китайский коммунист Чин Пен, ставший впоследствии лидером непримиримого движения за независимость, посмеивался над иронией судьбы: благодарное английское правительство вручило ему орден Британской империи за теракты и убийства малайцев, сотрудничавших с оккупантами.

Многие жители Бирмы, Малайи, Голландской Ост-Индии и даже часть населения Филиппин поначалу приветствовали японцев как освободителей. Однако даже заклятые враги европейского империализма вскоре были разочарованы, столкнувшись с высокомерием и систематической жестокостью новых хозяев. Примеров тому хватало: на печально знаменитой Бирманской железной дорогой погибло больше обращенных в рабство местных жителей, чем военнопленных англичан. Из отправленных на принудительные работы 80 000 малайцев умерло почти 30 000, рядом с ними погибло 14 000 белых, эта дорога сгубила также 100 000 бирманцев, индийцев и китайцев. Когда на границе Бирмы и Таиланда вспыхнула эпидемия чумы и заразились многие тамилы, работавшие на железной дороге, японцы подожгли барак с 150 больными. Любой мужчина и любая женщина, чем-либо не угодившие оккупантам, подвергались систематически жестоким издевательствам. Сибил Катигасу, католичку, жену плантатора из Перака, пытали в тюрьме Тайпин, а ее дочь подвесили над костром. Она добилась, чтобы ребенка отпустили, но сама на всю жизнь осталась инвалидом после таких истязаний.

По меньшей мере 5 млн человек умерло за время войны в Юго-Восточной Азии, значительная доля жертв приходится на Голландскую Ост-Индию. Погибали они и от рук оккупантов, и от голода: новая власть конфисковала продукты и урожай, чтобы прокормить в первую очередь японцев. Взмыли цены на рис, а урожай сократился на треть, в качестве суррогата в ход пошла тапиока. Писатель Самад Исмаил устало жаловался в 1944 г. «Все полюбили тапиоку, все прославляют ее и поют ей хвалу, ни о чем больше не ведут разговоры, ни в кухне, ни в трамвае, ни на свадьбе – только тапиока, тапиока, тапиока». Но хотя тапиока позволяла наполнить пустой желудок, она не спасала находившиеся под властью японцев народы от хронической нехватки витаминов. Голод сделал свое дело: пусть население Великой Восточно-Азиатской сферы взаимного процветания и недолюбливало прежних господ-европейцев, Токио оказался для них бόльшим злом.

«Оккупированная британцами Индия» (так националисты понимали статус субконтинента) пережила в пору войны немало беспорядков и даже восстаний. Эта драгоценность в короне Британской империи, уступавшая во всей Азии по размерам и численности населения только Китаю, снабжала союзников и тканями, и многими другими необходимыми для ведения войны материалами. Здесь был произведен миллион одеял для английской армии («из шерсти 60 млн овец»), пошиты 41 млн мундиров, два миллиона парашютов, 16 млн пар обуви. Черчилль ярился при мысли о том, как растет «стерлинговый баланс» (государственный долг метрополии за эти поставки). «Уинстон непрерывно ворчал, – писал министр по делам Индии Лео Эмери 16 сентября 1942 г. – Дескать, как можно требовать, чтобы мы защищали Индию, а после войны очистили территорию, да еще и заплатили ей сотни миллионов за такую привилегию»40.

Но разве индийцы имели возможность решать, хотят ли они эту защиту или нет? Перед войной требования националистов предоставить субконтиненту самоуправление, а там и независимость становились все громче, и их с огромным энтузиазмом поддерживало индуистское большинство всюду, кроме так называемых княжеств (радж). На территориях, управляемых махараджами, сохранялся феодальный порядок, и местные владыки понимали, что в тот момент, когда индийцы сделаются хозяевами в своей стране, придет конец и их господству. Княжества оставались оплотом британской гегемонии, потому что таким образом махараджи защищали собственный статус, но во всех остальных областях Индии едва ли не каждый образованный индус мечтал об изгнании англичан. Вопрос был в сроках: с началом войны многие влиятельные лица выступили за то, чтобы отложить требования о независимости до тех пор, пока не будет побеждено большее зло – фашизм. Так, участник национального движения Винаяк Дамодар Саваркар прагматически советовал использовать возможность и приобрести военные и производственные навыки, бесценные для будущего свободной Индии41. Радикальная партия Национального конгресса также высказала мнение, что своим участием в войне Индия не поспособствует британскому империализму, а напротив, ослабит его, укрепит антифашистские силы в Англии и в Европе. В таком духе высказывался и Манабендра Рой: «Это не английская война. Это война за будущее мира. Если так вышло, что британское правительство приняло участие в этой войне, с какой стати борцам за гражданские права отказывать ему в похвале за достойное деяние? Старая пословица гласит: «Беда сводит между собой странных союзников». Если советскому правительству допустимо было заключить пакт о ненападении с нацистской Германии, отчего же борцам за индийскую свободу нельзя поддержать британское правительство в войне против фашизма?»42 Кое-кто из соотечественников разделял позицию лейтенанта Бозе, племянника знаменитого индийского ученого, «гражданина мира», много путешествовавшего по Европе. Бозе писал другу-англичанину: «Я уже три года в армии, потому что хотел принять участие в борьбе против наци»43.

Несколько сот индийцев с такими экзотическими именами, как Тигр Джасвал Сингх, Пилу Репортер, Джумбо Маджудан и Миро Инженер, стали пилотами индийских ВВС, один из четырех братьев Инженеров даже катал свою девушку на Hurricane. Но хотя индийские летчики носили такую же форму и говорили на том же жаргоне, что и коллеги из британских ВВС, их тоже задевал расизм английских офицеров, которые могли мимоходом обозвать соратников «черными». Боевой пилот Махендер Сингх Пуджи совершил по пути в Англию посадку в Южной Африке и пришел в ужас от того, что ему открылось: «Я был шокирован обращением с индийцами и африканцами. Я и мои друзья очень сердились». Ни в Англии, ни в Западной пустыне он так и не смог перейти на английскую еду, питался яйцами, печеньем и шоколадом. Индийцы понимали, что в глазах командования они всегда будут вторым сортом, лучшие самолеты и почетные задания – не для них, и все же они приняли существенное участие в Бирманской кампании 1944–1945 гг., совершив тысячи разведывательных вылетов и бомбардировок наземных целей, чтобы помочь продвижению Четырнадцатой армии.

Другие индийцы отнеслись к этому конфликту более настороженно и заняли не столь однозначную позицию. Чакраварти Раджагопалачари, лидер Национального конгресса и премьер Мадраса, в июне 1940 г. говорил, что разговор о национальной независимости в тот момент, когда Англия не на жизнь, а на смерть борется против беспощадного врага, может показаться эгоистичным и неуместным, «но каждый народ должен позаботиться в первую очередь о себе. Мы не спасем цивилизацию, если откажемся от собственных прав, и не поможем союзникам, согласившись жить в угнетении, напротив, такая покорность будет на руку немцам»44.