Услышав второй колокол, Доррин выключает воду и, быстро одевшись, выходит на балкон. Лидрал смотрит, как удлиняются тени на воде гавани.

— Здесь так... мирно и гармонично. Теперь я понимаю, чем твой дом отличался от прочих и почему он был таким. Но как могло случиться, что ты, выросший в таком месте, пришелся здесь не ко двору?

— Не я один. Некоторые находят такую жизнь скучной.

— И ты тоже?

— Я — нет. Мне просто хотелось строить машины.

— А они из-за упрямства и приверженности старине были против?

— Все не так просто. В двух словах не объяснишь, а нам, кажется, пора спуститься.

Через гостиную они выходят на площадку.

— Никаких замков, — отмечает Лидрал. — Только щеколды изнутри, на случай, если не хочешь, чтобы тебя потревожили. Это о многом говорит.

— Да... здесь так. А теперь о машинах. Чтобы заставить паровой двигатель работать, нужно сжигать уголь и нагревать воду до такой высокой температуры, чтобы она превращалась в пар. Горение есть проявление хаоса, да и горячий пар тоже, — поясняет Доррин, пока ведет Лидрал по лестнице, а потом к столовой. — И это не единственная проблема. На изготовление машин уходит уйма железа, а в топках сжигается уйма угля. Остаются шлаки, зола и прочие отходы, загрязняющие землю и воду. А загрязнение тоже есть проявление хаоса.

Стоит Лидрал и Доррину ступить на порог столовой, как им машет рукой уже сидящий за столиком Тирел:

— Должны быть, тебя тут любят, мастер Доррин. Рыбу здесь готовят — пальчики оближешь, да и пиво у них забористое.

— У меня теперь своя кровать. Отдельная, мягкая кровать! — возбужденно тараторит Фриза.

— Рад за тебя, — с улыбкой говорит девочке Доррин.

— Завтра Пергуна осмотрит здешняя целительница, ее Ребекка зовут, — сообщает Мерга. Сам помянутый ею Пергун бормочет что-то не совсем разборчивое.

— А мама сказала, что мы, может быть, сами со временем обзаведемся таким же чудесным домом. Это правда? — не унимается Фриза.

— Ну... я пока не знаю.

— А я знаю, ты нам это устроишь. Ты все можешь.

С трудом не поморщившись — слишком уж безоглядна ее вера, — Доррин поглаживает Фризу по плечу. Мерга улыбается, а Пергун смотрит на служанку, расставляющую тарелки.

— Тебе, кажется, туда, — говорит Лидрал, указывая на единственный стол, накрытый на двоих.

Все столы в зале изготовлены из полированного красного дуба, столовые приборы — из олова, а высокие стаканы — из голубоватого дымчатого стекла.

— Пиво, вино или сок? — спрашивает немолодая, но без проблесков седины женщина.

— Пожалуй, вина, — говорит Лидрал.

— А тебе сок, не так ли?

Доррин кивает, и женщина уходит.

— Откуда она знает?

— Наверное, это сразу видно.

— Допустим, то, что ты работаешь с гармонией, и впрямь видно сразу. Но как это связано с предпочтением тех или иных напитков?

— Черные в большинстве своем не приемлют никакого спиртного. Надо думать, спиртное — это тоже своего рода проявление хаоса. Очень тонкое, но все же...

— Хорошо, что я не Черная.

Не успевает Лидрал договорить, как служанка возвращается с двумя кувшинами.

— Угощайтесь. Сегодня у нас сиг с жареной куиллой, а на сладкое медовые коржики, — с этими словами женщина исчезает.

— Расторопная, — замечает Лидрал.

— Это своего рода проявление гармонии.

— Ты нервничаешь, правда? — говорит Лидрал, пригубив из бокала. — А вино хорошее.

— Да, нервничаю, — признается Доррин. — А ты бы на моем месте не нервничала?

— Я — другое дело. Но ты-то здешний!

— Здешний-то здешний, но много ли от этого радости, если родной отец отправил меня в изгнание за одни лишь мысли, когда я ровным счетом еще ничего не успел сделать?

— Мне все-таки непонятно, почему.

— Наверное потому, что я ничего не принимал на веру безоговорочно. Порой он бывал прав, но я никогда не хотел воздать ему должное. Вот и он ни за что не желал признавать, что в чем-то могу быть прав и я.

— Но сейчас-то ты понимаешь, кто и в чем прав?

— Вроде бы, — смеется Доррин. — Но от этого не легче.

На столе появляется рыба.

— Коржики принесу попозже, — объявляет служанка перед тем, как исчезнуть.

— Откуда здесь мед, если остров отрезан от мира? Мед должен быть очень дорог!

— На Отшельничьем свои пасеки, и меду много. Пчелы тяготеют к гармонии. Как, впрочем, и злаки и цветы.

— Неудивительно, что на материке не жалуют Отшельничий, — произносит, наконец, Лидрал.

Доррин поднимает брови, но ничего не говорит, дожевывая хрустящую куиллу, вкус которой уже почти позабыл. Согласно преданиям, раньше она росла повсеместно, но теперь ее собирают лишь на самых высоких холмах.

— Гармонично, спокойно, богато — и сытно.

— Мне так из всех наших благ дороже всего водопровод.

— Я оценила это раньше, чем попала сюда. Правда, там мне казалось, что ты такой несусветный умник, что додумался до водопровода сам.

Лидрал отпивает вина.

— В известном смысле так оно и было. Я сам додумался и до того, что не худо бы провести в дом воду, и до того, как это сделать. Но придумать что-то совсем не трудно, а вот воплотить свою придумку в жизнь — совсем другое дело.

Блюда из-под рыбы уносят, но на их месте тут же появляются тарелки поменьше. На каждой красуется медовый корж.

— Какая роскошь... — бормочет Лидрал.

— И какое искушение, — с усмешкой вторит ей Доррин, принюхиваясь к восхитительному аромату меда и орехов карна.

— Ты так циничен?

— Может быть, — отзывается юноша, откусывая чуть ли не половину коржика.

— Ты и правда думаешь, что они тебя искушают?

— Может быть, просто кое о чем напоминают.

— Напоминают о том, как хороша жизнь в царстве гармонии? — уточняет Лидрал.

— А заодно устраивают показуху для всех наших.

— Ты действительно намерен позаботиться об остальных?

— Конечно.

— А тебе не кажется, что это малость смахивает на подкуп? Возможно... возможно, ты им просто нужен.

— Похоже, такая форма подкупа тебе по нраву, — ухмыляется Доррин.

— Точно. Я намерена насладиться ею в полной мере.

Завидев проходящую служанку, юноша подзывает ее, подняв руку, и, потянувшись к кожаному кошельку на поясе, спрашивает: