но тоже не сумела, несмотря на всю ту радость, на семейное счастье, несмотря на принятые решения. А я её тогда не понял. Глупый был. Теперь стал умнее. Да вот, её нет. И я…

— Джон…

— Подожди, ты ещё успеешь поспорить… сам с собой. Больше уж будет не с кем… Я скажу последнее. Как ты думаешь, Оля смогла бы любить тебя вот таким? Посмотри на себя сегодняшнего.

И всё же я сделал тогда правильный выбор. Если бы не проклятая судьба, я выполнил бы его последнее пожелание. Не его вина, он был человек. А я — ещё нет.

Он всё смотрел мне в глаза. Пристально-пристально. А у меня в голове сверкали блицами какие-то странные воспоминания… белки-эйси, дом в лесу, а ещё — озеро. Откуда такие?

В наступившей тишине сверкнула в ладони искра голубого пламени, уничтожив то, что там было. Без следа.

Но ничего я не понял, только почувствовал вдруг, что поступил правильно. Всё-таки правильно.

— Ты всё-таки решился. Я рад за тебя.

Почему голос Джона вдруг сделался таким слабым?

— Отрядный знает, как там дела? — он кивнул в сторону грузной фигуры десантного «защитника», старательно, раз за разом, оглядывающего окрестности.

— Нет. Он тоже без связи. И сетки нет.

— Жаль, — голос Джона стихал, он терял последние силы. Я почувствовал, что он уходит, наклонился над ним, коснулся ладонью его щеки. Я только позже понял, что плачу. — Будь счастлив, Рэд, не поминай лихом. И вот что… передай Лиане, что её отец в последний момент сильно поумнел. И запомни… бросай службу… если вернёшься… не опозд…

Внутренний его свет гас и гас, а потом глаза Джона стали как стекло — спокойные и неживые. В обеих Галактиках у меня оставался только один по-настоящему близкий человек. И теперь его не стало. Не стало. Новое слово. Кажется, впервые я думаю о смерти, как об исчезновении.

Забыв, что на меня смотрит Отрядный, я впервые после своей первой смерти на Пентарре сумел по-настоящему расплакаться. А казалось, совсем разучился.

Сотни тысяч людей, запертые в одной космической жестянке.

Консервная банка сублимированных мыслей, чувств, воспоминаний и устремлений.

Ксил Эру-Ильтан не выносили подобного соседства.

Комфортнее всего им было оставаться в насквозь прожаренных далёкими квазарами безднах космической пустоты, где даже малейшие следы далёкого человечества беспомощно терялись на фоне грандиозных красот мёртвой материи.

Их Создатель вёл своё происхождение из раней Вселенной, так что привычка к её простоте и её опасностям Ксил была свойственна так же естественно, как привычен человек к тёплым закатам и дождливым вечерам. Человек, как странно, Ксил тоже была человеком.

Ну, почти.

Если забыть о стоящей за её плечом тени грозного космического ничто, если выбросить из головы его тревожные предостережения, если перестать слышать все эти голоса вокруг.

Каждый раз, возвращаясь в человеческое общество, Ксил словно заново училась жить, не проваливаясь в это болото, не растворяясь в этом океане, не сгорая в этом пожаре.

Даже от привычных к подобному окружению Ксил человеческие сообщества требовали невероятных усилий только лишь для того, чтобы оставаться собой — не удивительно, что Создатель тем более старался держаться от них подальше. Затем они и были ему нужны, молчаливые посланники, ничтожные эффекторы, едва осознающие себя рабы на кончиках его призрачных пальцев, простёртых в пространство на тысячи парсек. Служить фильтрами, резонаторами, глазами и ушами Создателя.

Без них он до сих пор оставался бы слеп и глух не только к мольбам далёкого Человечества, он вовсе не понимал бы, как с ними вообще коммуницировать. И зачем. Куда проще было навсегда оставить это неуёмное племя наедине с врагом в лице бездушного космоса и всех тех ужасов, что его населяют. Однако и на всесильного Создателя нашёлся свой враг и свой ужас. И без них спасти будущее от собственной гротескной копии Создатель был не в состоянии. Лишь эти слабые существа могли избавить Местное Скопление от грозных бед неминуемо грядущего, лишь они были достойны обретения Вечности. А значит, Создатель был обязан попытаться.

И потому он продолжал без устали рассылать своих полуживых посланников, своих Ксил по всем уголкам Метагалактики, вызывая у них неудержимую головную боль от самого факта пребывания в этом океане противоречивых устремлений и несовершенных эмоций. Что ж, Ксил не жаловались, ибо вне пределов этого служения их бы даже не существовало — Создатель в прямом смысле воссоздавал их мёртвых предшественников вместе с их страхами и воспоминаниями, настолько точно, как умел только он. Переваривая попутно до последнего атома и воспроизводя вновь.

Теперь, в посмертии, у Ксил была лишь одна цель и один стимул — следовать своему новому предназначению: увидеть и рассказать Создателю об увиденном.

Если бы всё было так просто. Ксил тряхнула головой, отбрасывая назойливую мысль, что преследовала её, как наваждение. В её случае одним лишь служением дело не ограничивалось. Время от времени по окружающей её Вселенной словно пробегала волна неудержимой дрожи, какого-то слабого эха, которое тотчас заставляло Ксил оборачиваться и как будто вспоминать своё прежнее, навеки сгинувшее «я».

И это несчастное создание уже не было способно лишь механически исполнять свою функцию. Слишком яркими были образы былого, слишком горькими были воспоминания. А ещё вместе с ними всплывало имя.

Рэдэрик Иоликс Маохар Ковальский иль Пентарра. Тот единственный, кто не обратился в призрак, кто продолжал существовать в привычной всем этим людям реальности, а значит, был способен причинить Ксил новую боль одним лишь слабым отголоском собственных поступков.

О да, он совершил в этой жизни много глупостей.

А ещё он нёс с в себе опасность для Местного Скопления, а значит, она не могла на этот сигнал не отреагировать. И вот Ксил снова вынуждена возвращаться под своды очередной утлой космической крепости. Ей сейчас важны любые подробности.

Каким огромным и пустым теперь казался теперь этот дом. Забылось эхо тихих разговоров за полночь, в нём больше не вели восторженных декламаций, не устраивали шутливых кулачных боев, в которых мы всегда торжественно проигрывали. И споров до хрипоты, в которых мы проигрывать отнюдь не желали, тоже уже никогда не слышать этим стенам. Домик был предназначен для встреч старых друзей, для вина, для сигар, очень часто — для праздничных пирогов и почти никогда — для утирания носов заблудшим Творцам.

Их сюда не пускали.

А теперь… я пробыл в тот, последний, раз на Изолии Великой очень недолго, но тут же начал