Впрочем, ответ на этот и другие вопросы, касающиеся ватутинской вставки, представляют несомненный интерес только с точки зрения истории развития предвоенного советского военного планирования. Ведь, по большому счету, какого-то практического значения они не имеют: плану стратегического развертывания вооруженных сил Советского Союза на Западе и Востоке от 11 марта 1941 г. не был дан ход. Разработанные на его основе директивы для западных пограничных округов и военно-морского флота никогда не отправлялись к своим адресатам [749]. Так что силу приказа этот план так и не приобрел, ни до дополнения Ватутина, ни после него.

Между тем фразу, вписанную Ватутиным карандашом (!?) в текст задачи Юго-Западного фронта, вовсю используют даже серьезные ученые, хотя понятия не имеют ни о ее истинном значении, ни о причинах и обстоятельствах ее появления. Тем не менее, опираясь на нее, они с завидной уверенностью делают далеко идущие выводы. Вот, например, что утверждает М. Мельтюхов:

«Высказанное в литературе мнение о том, что «план от 11 марта 1941 г. является самым точным итоговым выражением общепринятых взглядов и наиболее точно отражает персональную позицию Сталина», можно принять лишь частично. Действительно, в этом документе изложена квинтэссенция «общепринятых взглядов» советского руководства на начало войны, но он не был итоговым, поскольку процесс разработки советского оперативного плана продолжался. Версия о том, что «в основу документа была положена оборонительная стратегия», не имеет никакого основания. Дело в том, что в нем было четко указано: «Наступление начать 12.6». И далее: «Однако, как известно, 12 июня никаких враждебных действий против Германии со стороны СССР предпринято не было» [750].

Конечно, не было, ведь они тогда и не планировались. Скорее всего, эта дата послужила разработчикам мобплана МП-41 точкой обратного отсчета для определения сроков календарного плана осуществления основных его мероприятий. Ватутин употребил слова «Наступление начать 12.6», чтобы подчеркнуть, что к этому сроку должны быть практически завершены все мероприятия по приведению войск в боевую готовность, включая их сосредоточение и отмобилизование. Поэтому срок готовности МП-41, как всегда, первоначально назначили с запасом — на 1 мая. Упомянутые выше расчеты по сосредоточению войск КОВО с учетом пропускной способности железных дорог и были ответом на это требование.

Вместо того, чтобы выводить возможный срок упреждающего удара из состояния готовности штабов и войск, предназначенных для «разгрома» противника, некоторые историки и публицисты ссылаются на контрольные даты, к которым было привязано осуществление мероприятий по подготовке мобплана МП-41. При этом они в упор не видят (или не хотят видеть) сложности и трудности, с которыми встретились при этом войска, штабы и органы местного военного управления. В связи с этим пришлось переносить первоначальные сроки готовности мобплана. Но и они оказались далеки от реальных. Если планировался упреждающий удар, почему к его подготовке не приступили раньше? Наоборот, сразу после завершения напряженной работы по разработке мартовского «Плана…» появилась, наконец, возможность составить план отпусков начсостава Оперативного управления Генштаба Красной Армии на 1941 год, который и был утвержден тогдашним начальником управления генерал-лейтенантом Маландиным 31 марта. В него включили 69 работников управления. Согласно графику в отпуск должны были уйти: в апреле — 8 командиров, в мае — 6, летом — 27 (и это в разгар «планирования» операции!), на осень и зиму — остальные 28 [751]. И только 15 мая Жуков и Тимошенко спохватились, предложив упредить противника в нанесении удара.

Между тем в центре и на местах разработка мобилизационного плана шла с отставанием от ранее намеченных сроков. Согласно мобплану МП-40, создание вновь формируемых частей следовало завершить к 1 мая 1941 г., а полностью обеспечить их материальной частью только к 1 октября 1941 г. Выписка из указаний штабу ЗапОВО по разработке мобплана:

«39. Разработку планов комплектования и заявок на перевозку, приписку военнообязанных и отработку документов мобплана произвести в сроки, установленные календарным планом по разработке нового мобплана (приложение № 12).

Срок разработки мобплана, установленный директивой №Орг/1/107476, народным комиссаром обороны, продлен до 1.7.1941 г. (выделено нами. — Авт.).

40. В целях зашифрования и отличия от действующего мобплана, приписку по разработке нового мобплана вести с наименованием по «МП-1941».

‹…›

44. О ходе выполнения календарного плана работ по разработке нового мобплана доносить:

а) 10 апреля 1941 года с докладом о готовности к приписке;

в) 15 мая 1941 года с докладом об окончании приписки;

в) 15 июня 1941 года о ходе разработки мобплана войсковых частей и военкоматов.

45. К 15 июля 1941 года представить на имя народного комиссара обороны доклад о мобилизационной готовности войск округа» [752].

Итак, ЗапОВО должен был к 15 июля только представить доклад о мобилизационной готовности войск округа. Именно к этой дате и пришлось Мельтюхову привязать время нанесения гипотетического упреждающего удара по Германии. Правда, он отмечает, что причину переноса срока нападения установить невозможно «в силу состояния источниковой базы» [753]. И приводит слова Молотова, второго человека в советской иерархии после И.В. Сталина:

«Не помню всех мотивов отмены такого решения. Но мне кажется, что тут главную роль сыграл полет в Англию заместителя Гитлера по партии Рудольфа Гесса. Разведка НКВД донесла нам, что Гесс от имени Гитлера предложил Великобритании заключить мир и принять участие в военном походе против СССР… Если бы мы в это время сами развязали войну против Германии, двинув свои войска в Европу, тогда бы Англия без промедления вступила бы в союз с Германией… И не только Англия. Мы могли оказаться один на один перед лицом всего капиталистического мира[136]…» [754].

Поскольку «источник» обнаружить не удавалось, осталось найти подходящую дату совещания военных у Сталина, в ходе которого мог быть решен вопрос о новом сроке завершения военных приготовлений. М. Мельтюхов остановился на дате такого совещания 24 мая, оговорив, что «в столь серьезном вопросе мы вынуждены ограничиться этой рабочей гипотезой, которую еще предстоит подтвердить или опровергнуть на основе привлечения новых, пока еще недоступных документов» [755].