О том, чтобы он работал на выгонах, не могло быть и речи,братья не желали иметь с ним дела, да и он издавна терпеть не мог бродячуюжизнь овчара. Он любил смотреть на все, что прорастает из земли и цветет, апотому Фиа поручила ему копаться на клумбах Главной усадьбы и оставила в покое.И мало-помалу братья Клири освоились с тем, что Фрэнк вернулся к семейномуочагу, и стали понимать, что он вовсе не угрожает, как в былые времена, ихблагополучию. Ничто вовек не изменит отношения к нему матери — в тюрьме лиФрэнк, здесь ли, ее любовь все та же. Важно одно: мать счастлива, что он здесь,в Дрохеде. А к жизни братьев он касательства не имеет, для них он значит небольше и не меньше, чем прежде.

А меж тем Фиа совсем не радовалась, глядя на Фрэнка, да икак могло быть иначе? Каждый день видеть его в доме тоже мучительно, хоть ипо-иному, чем мучилась она, когда совсем нельзя было его видеть. Горько истрашно это, когда видишь — загублена жизнь, загублен человек. Тот, кто быллюбимым ее сыном и, должно быть, выстрадал такое, чего она и вообразить не всилах.

Однажды, примерно через полгода после возвращения Фрэнка,Мэгги вошла в гостиную и застала мать в кресле у окна — Фиа смотрела в сад, тамФрэнк подрезал розовые кусты. Она обернулась на звук шагов, и что-то в ееневозмутимом лице пронзило сердце дочери… Мэгги порывисто прижала руки к груди.

— Ох, мама! — беспомощно прошептала она.

Фиа посмотрела на нее, покачала головой и улыбнулась.

— Ничего, Мэгги, ничего.

— Если бы я хоть что-нибудь могла сделать!

— А ты можешь. Просто вот так держись и дальше. Я тебеочень благодарна. Теперь ты мне союзница.

— Так вот, — сказала матери Джастина, — ярешила, что буду делать дальше.

— Я думала, все давно решено. Ты же собираласьпоступить в Сиднейский университет, заниматься живописью.

— Ну, это я просто заговаривала тебе зубы, чтобы ты немешала мне все как следует обдумать. А теперь мой план окончательный, и я могутебе сказать, что и как.

Мэгги вскинула голову от работы (она вырезала тесто дляпеченья формой-елочкой: миссис Смит прихварывала, и они с Джастиной помогали накухне). Устало, нетерпеливо, беспомощно посмотрела она на дочь. Ну чтоподелаешь, если девчонка с таким норовом. Вот заявит сейчас, что едет вСиднейский бордель изучать на практике профессию шлюхи — и то ее, пожалуй, неотговоришь. Ох уж это милейшее чудовище Джастина, сущая казнь египетская.

— Говори, говори, я вся обратилась в слух. — ИМэгги опять стала нарезать елочки из теста.

— Я буду актрисой.

— Что? Кем?!

— Актрисой.

— Боже милостивый! — Тесто для печенья снова былозабыто. — Слушай, Джастина, я терпеть не могу портить людям настроение исовсем не хочу тебя обижать, но… ты уверена, что у тебя есть для этого… м-м…внешние данные?

— Ох, мама! — презрительно уронила Джастина. —Я же не кинозвездой стану, а актрисой. Я не собираюсь вертеть задом, и щеголятьв декольте до пупа, и надувать губки! Я хочу играть по-настоящему, —говорила она, накладывая в бочонок куски постной говядины для засола. — Уменя как будто достаточно денег, хватит на время, пока я буду учиться, чемупожелаю, верно?

— Да, скажи спасибо кардиналу де Брикассару.

— Значит, все в порядке. Я еду в Каллоуденский театрАльберта Джонса учиться актерскому мастерству и уже написала в Лондон, вКоролевскую Академию театрального искусства, попросила занести меня в списоккандидатов.

— Ты уверена, что выбрала правильно, Джасси?

— Вполне. Я давно это решила. — Последний кусококаянного мяса скрылся в рассоле; Джастина захлопнула крышку. — Все!Надеюсь, больше никогда в жизни не увижу ни куска солонины!

Мэгги подала ей полный противень нарезанного елочками теста.

— На, сунь, пожалуйста, в духовку. И поставь стрелку начетыреста градусов. Да, признаться, это несколько неожиданно. Я думала,девочки, которым хочется стать актрисами, всегда что-то такое изображают, а ты,кажется единственная, никогда никаких ролей не разыгрывала.

— Ох, мама, опять ты все путаешь, кинозвезда одно дело,актриса — совсем другое. Право, ты безнадежна.

— А разве кинозвезды не актрисы?

— Самого последнего разбора. Разве что кроме тех, ктоначинал на сцене. Ведь и Лоуренс Оливье иногда снимается в кино, ФотографияЛоуренса Оливье с его автографом давно уже появилась на туалетном столикеДжастины; Мэгги считала, что это просто девчоночье увлечение, а впрочем, как ейсейчас вспомнилось, подумала тогда, что у дочери хотя бы неплохой вкус.Подружки, которых Джастина изредка привозила в Дрохеду погостить, обычнохвастали фотографиями Тэба Хантера и Рори Кэлхоуна.

— И все-таки я не понимаю. — Мэгги покачалаголовой. — Ты — и вдруг актриса! Джастина пожала плечами.

— Ну, а где еще я могу орать, выть и вопить, если не насцене? Мне ничего такого не позволят ни здесь, ни в школе, нигде! А я люблюорать, выть и вопить, черт подери совсем!

— Но ведь ты так хорошо рисуешь, Джасси! Почему бы тебеи правда не стать художницей, — настаивала Мэгги.

Джастина отвернулась от громадной газовой печи, постучалапальцем по баллону.

— Надо сказать работнику, пускай сменит баллон, газапочти не осталось; хотя на сегодня хватит. — В светлых глазах,устремленных на Мэгги, сквозила жалость. — Право, мама, ты оченьнепрактичная женщина. А ведь предполагается, что как раз дети, когда выбираютсебе профессию, не думают о практической стороне. Так вот, имей в виду, я ненамерена подыхать с голоду где-нибудь на чердаке и прославиться только послесмерти. Я намерена вкусить славу, пока жива, и ни в чем не нуждаться. Так чтоживопись будет для души, а сцена — для заработка. Ясно?

— Но ведь Дрохеда тебе дает немалые деньги! — С отчаянияМэгги нарушила зарок, который сама же себе дала — что бы ни было, держать языкза зубами. — Тебе вовсе не пришлось бы подыхать с голоду где-то начердаке. Хочешь заниматься живописью — сделай одолжение. Ничто не мешает.

Джастина встрепенулась, спросила с живостью:

— А сколько у меня на счету денег, мама?

— Больше чем достаточно — если захочешь, можешь хотьвсю жизнь сидеть сложа руки.

— Вот скучища! Под конец я бы с утра до ночи толькотрепалась по телефону да играла в бридж; по крайней мере матери почти всех моихшкольных подруг больше ничем не занимаются. Я ведь в Дрохеде жить не стану,перееду в Сидней. В Сиднее мне куда больше нравится, чем в Дрохеде. — Всветлых глазах блеснула надежда. — А хватит у меня денег на новое лечениеэлектричеством от веснушек?