Джя…» – а он кувыркался над землёю, как выпущенный в вольное небо стрижёнок.

Роман одобряюще посмотрел на Саньку. Старику польстило его дружеское внимание к обычаям и быту цыганского рода.

– Замечаю, по душе тебе табор наш, – старик подошёл ближе.

– Нравится.

– И песни, и пляски?

– Всё, дедо, нравится. Цыгане скучать не умеют.

– О! Мы – дети природы. Она дала нам жажду веселья. Оставайся, Сане, в таборе. Места и для тебя хватит.

– Не могу, дедо, мать и сестрёнка ожидают, – ответил Санька.

– Вольному воля… Не затаи зла какого на нас. Может, когда ещё сойдутся наши тропы-дороги.

– Пусть сойдутся.

Табор затих в полночь. Цыгане разошлись устраиваться на ночлег.

Санька лёг в шатре с цыганятами.

Падь дышала росной прохладой. На небо выплыл и, красуясь, весело засиял молодой остророгий месяц.

Проснулся Санька, когда уже светило солнце. Прячась в ветвях берёз, щебетали на разные голоса неугомонные птицы.

Цыгане собирались в дорогу.

Костёр затухал, пламени не было, тускнели, испепеляясь, угли. Порхнул ветер – и на месте костра зачернела плешина огнём обнажённой земли. Но Саньку всё ещё согревало тепло погасшего костра.

Закат

(Случай из таёжной жизни)

Люди давно заметили: в медвежьих проделках есть какое-то таинство. Недаром про этого таёжного проказника понаписано всяких былей и небылей.

Вот и этот случай в усть-удинской тайге, рассказал о котором мне бывший райвоенком в Заларях Даши Балданович Сабхандаев, невольно привёл к одной догадке. Медведь в какой-то момент подобно человеку способен понимать добро и зло. Дано, видно, природой такое.

1

Рику, медведю-двухлетке, нравилась благотворная пора, когда тайга полнится дыханием лета. Что хочешь, то и верши. Ягод, орехов ешь вволю, купайся и лови в реке рыбу.

Но можно ошибиться, если сказать, что время проводил Рик беззаботно. Инстинкт подстрекал поглядеть и наперёд. Чувствовал, что как ночи станут дольше и холоднее – подкатит зимушка-зима. А сохранилась ли берлога?

Словом, Рик и лето жил своими таёжными заботами. На других, зверей-соседей не надеялся, рассчитывал сам на себя.

Рик нёс обычную службу – обходил околоток. Шёл и наслаждался покоем. Всё видел вокруг и примечал. На тропе обозначился разлапистый след. Изюбринный?! Успел скрыться рогатый. А то бы Мишка отважился попугать: надо же когда-то привыкать к природному ремеслу. Дальше – жёлтый горошинами помёт. Безобразный зайчишка! На вред сделал, чтобы рассердить, или без злого умысла?

Рика остановил долетевший издалека гром. Вскоре гром затих, и теперь лишь протяжный гул, слабея, всё ещё тянулся по пади, будто искал место спрятаться. Рик огляделся: никого из опасных ему существ поблизости нету. Успокоился.

Вокруг деревья, разросшийся багул, розовый, будто поднявшийся напоказ иван-чай – всё это в понятии Рика были добрые соседи. Одни – кедры да сосны – спасали от дождя, другие – заросли багула и иван-чая – стерегли от глаз любопытных прохожих. Всякие таёжные обитатели и пришельцы осилить косолапого, может, и не осилят, а напугать сонного могут.

Бывало, Рик уходил в глушь и сидел там подолгу, если распознавал среди привычных чужие голоса. Чаще такое случалось под осень, когда поспевали ягоды. Разом наплывало много людей, шастали по примеченным местам, и от того Рик яро сердился.

Люди, угадывал медвежонок, обкрадывают его. С раннего лета приглянулась ему поляна с рясной брусникой, она, ещё зеленая, набирала сладость, и он ждал часа, когда поспеет, а тем временем пришельцы выскребли ягоду подчистую. Конечно, потом находил он другие места не хуже и, радуясь удаче, забывал про обиду. Даже случалось такое: когда люди убирались с большими горбовиками, Рик скучал в одиночестве, пока не всплывала страсть хозяйничать. Не зря всё-таки нарекли медведя властелином тайги. Понимал ли Рик это, сказать трудно. Возможно, пока не понимал, потому что был неопытен. Мало значили два прожитых года. Право верховодить они не давали – были таёжные жители и постарше.

Мать кое-чему успела научить Рика. Она провела его окружьем и растолковала, что и как обязан он делать. Медвежонок старался прислушаться к материнским наказам, и в его чуткой памяти они отложились стойко. Запомнил и ягодные места, и заросли малинника, и пригорок с кедрами. В кедровнике медведиха задерживала дитя подольше. Внушала:

– Смотри и запомни: поешь орехов перед берложным покоем и сыт будешь всю зиму.

Но Рик вроде бы замечал: мать всегда чего-то сторожится, ухватисто водит ушами, а чуть что – находит тихое место и таится.

2

Хмурым осенним днём, когда в тайге, казалось, наступило затишье, раскатился выстрел. Рик сидел на стволе кедра и с любопытством слушал, как блуждает, виляя по распадкам, тягучее эхо. Хотел спрыгнуть, поймать уплывающий отзвук и поиграть им, как ореховой шишкой. Окликнул мать – спросил разрешение на забаву, но ответа не услышал. Подождал и позвал снова – хотел, чтобы указала место, где спряталась. Мать не подала голоса и сейчас. Рик смекнул, что она спряталась где-нибудь за валежиной. Может, захотела, чтобы медвежонок поискал её. Случалось, увильнёт в сторону, выждав момент, когда Рик отвернётся, да и притаится. Побуждаемый привычкой, Рик стал спускаться с кедра. Цап-цап – хваткие когти впиваются в кору и держат на весу. Вёрток зверёныш! Мать, поди, посматривает из закрадки и радуется. Поймать бы её взгляд!

Кто-то шевельнулся за чернеющим пнём. Мать-хитрованка! Рик, хмелея от радости, спрыгнул с кедра и, пригибаясь, рванулся к пню. «Ры-ры», – голосил незлобно, приближаясь к цели. Хотел кинуться сильным прыжком на материнскую шею, но из-за пня вдруг поднялось такое чудо, какое видел издали много раз, и наставило в упор длинный поблёскивающий предмет. Остановился медвежонок, припал к земле. Надо же случиться такому – бежал к матери, а очутился рядом с волосатым чужаком. Рик услышал странные звуки.

– Не бойся, пестун. Не трону.

– Пожалел?

– Поживи. Мне пока хватит…

Заподозрил Рик тревожное: странные слова выдохнуло чудо. Рявкнул, хотел застращать, но получилось визгливо и нестрашно. А чудо изволило обидеться и распорядилось:

– Марш отсюдова, косолапка! – и замахнулось поблёскивающим предметом:

Рик упёрся:

– Не пойду, хозяин тут я.

Чужак рассвирепел. Громыхнул выстрел. Хлынуло по распадкам эхо. Рик с испугу пустился наутёк, остановился у ближайшей сосны, вскарабкался повыше и спрятался меж лохматых ветвей. Он не видел, что происходило позднее, только слышал: люди, теперь их было несколько, суетно толпились, звякали железом. Когда легли плотные сумерки, всё утихло.

Утром Рик обошёл округу. Стояла пустынная тишина. Прислушивался, не раздастся ли где материн голос – все ещё верилось, что старая медведица увалисто поднимется из-за мшистой колодины и радостная кинется навстречу.

3

В малодоступье, по логам и крутосклонам, было спокойнее. Но на