на меня. Да… Ребятушки улыбаются: «Ещё одним Матросовым прибавится!» Да, что говорить, Саня Матросов был для нас, мало сказать, примером – былинным богатырём, навроде Ильи Муромца. Природа бессильна сотворить всех такими, а вот его, Саню Матросова, породила. После, скажу, ещё десятки, сотни явились… Ну, раз, думаю, жребий выпал – судьба.

Собрался перед рассветом. На бушлат – белую накидку. Начало февраля, снег кругом. Ползу по распадку. Две гранаты – по бокам на поясе, третья – в левой руке. Она у меня рабочая, правая хуже. Час, ежли не более, полз ужом, разгребая снег до земли. Гляжу, цель уж близка. Броском с полулёжа гранатка достанет… Да кого тут винить? Немец не дремал, открыл автоматный огонь. Пули по каске – дзинь, дзинь. Ожгло плечо левой руки – выпала граната. Ну, думаю, хана. К матери-земле прижался плотнее. И вдруг вижу: на месте, где быть бы моей гранате, грохнуло… В небо кинуло комья земли и чёрного снега. Браво, ребятки! Мина угодила прямо в цель. По цепи раздалось громкое «ура». Дружки мои рванулись в атаку… В землянке разглядел: пуля прошла навылет сквозь бушлат и левое плечо, не повредив кости…

Савел, подумав, вздохнул: «Кому рассказал? Этому человеку моё слово, что попу гармонь… Да ладно, если уж так получилось».

Лесиков, хмыкнув, сказал:

– Ваш бушлат, Савел Савелыч, дорого стоит… Да. Ежли кому предложить. Да кому? Наши музейщики сами нищие, ходят с протянутой рукой. То у Жириновского просят, то у Сороса. Кое-какие червонцы подкидывают. Но это, знаете, люди какие?.. Может, местные коммерсанты заинтересуются, если смекнут, что это значит… Чем чёрт не шутит? Сходи на базар.

– Туды мне стыдно, как-то непривычно.

– К рыночной суете, Савелыч, привыкать надо. Иначе – каюк. Говоришь, стыдно? Стыдятся глупцы да ленивцы… Все нынче торгуют… Спасибо за горилку. Помогла – легче стало…

Подходя к базарной площади, Савел попенял себе: «Може, о продаже сосед намекнул тогда спьяну? Кому поверил?» Но возвращаться было поздно, и Савел, выбирая свободное место, влился в людской поток. Идёт, поглядывая, где примоститься. Надо, чтобы люди видели. Не в мусорном закутке стоять. Околесил центр площади. Всё забито, всё занято! Над прилавками яркие вывески: «Г. Сидорчук и Ко», «У А. Лаптина», «У Д. Тевосяна» и другие подобные зарубки. Савелыч, хотя и не сразу, а догадался: сюда, братец, с продажей не подходи! Что купить – можно. Было повезло: подглядел квадрат свободной площадки возле торговки семечками, серой, другой мелочью. А когда спросил, можно ли стать рядом, та ожгла таким взглядом, что стало страшно.

– Так я с другим товаром… Не помешаю… – смиренно вымолвил Савел.

– Мне одинаково, с другим или не с другим. Тебя сюды никто не просил… Отваливай!

Вставать по соседству с теми, кто промышлял манатками, и вовсе было не ко двору. Те, ещё Савел думал, уже махали руками: проходи, дядечка, проходи. Ты здесь – белая ворона. Откуда-то из толпы доносилось и такое: «Бич бичом, а метит в калашный ряд». Ругали нещадно. И за то, что портит картину чудного базарного торжища, и даже за то, что омрачает весёлый и ласковый июньский день. Одна напомаженная, обвешанная золотыми побрякушками, с виду вроде и почтенная дама, запомнил Савел, пульнула самую гремучую фразу: «Тебе, старый хрен, со своей лохмотиной быть на свалке!» Казалось, что все, кому попадал на глаза, хотели, чтобы Савел разгневался. Но он только и всего, что размышлял про себя и порой даже находил минутку улыбнуться: «Мрачное, туманное время настало. Переломилось… Тепереча как понять? Савел не щадил живота своего, защищая власть советскую, социализм, а довелось, говорят, век доживать при капитализме. Выходит: с немцем воевал за капитализм этот, что ли? Вроде бы сделался врагом сам себе? Ладно. Савел как-нибудь доживёт век свой. А другие-то?! Што деется? Как зверьки какие, грызутся… Зависть гложет? Как понять – зависть не зависть? Явились на свет божий какие-то абрамовичи – примером стали, у них в загашнике миллиарды. Тянитесь за ними, не миллиардерами, так миллионерами будете! Напишите Галкину или Якубовичу – помогут…

Переломилось время… Всё переставилось с ног на голову. Савел пошёл на базар не ради богатства – выручить какую копейку да отдать внуку Егорке. А вы, люди, гоните! Вы-то лучше, что ли? Тоже торгуете. Может, много хуже. Я хочу продать вещь свою знаменитую. А вы – чужие! Спекулянты!»

Место наклюнулось. Метрах в пяти перед проходом между мясными рядами маячит столбик. Поставили оградить путь машинам. Людей вокруг нету. Повесит бушлат с медалью на столбик, кому надо, подойдут.

Минут пять стоял Савел, поглядывая по сторонам. Топчется народ там, где привык раньше. Но вот поодаль кто-то остановился, высокий в светлой куртке, и будто обратил внимание. Савелу показалось, что даже кивнул лысой головой. Знакомый? Нет, лысый пошагал дальше – люди уступают дорогу. Большой начальник! Савелу кивнуть не должен.

С криком: «Во, дядя Сурок!» – подпорхнула стайка чумазых ребятишек.

Не стесняясь, попросили денежку.

– Нету, орлики, – ответил Савел. – Вот, ежели бушлат сбуду, може, и дам.

– А медаль?

– Она вам совсем ни к чему.

– В цветмет отнесём…

– Медалями, орлики, торговать грешно.

– А сам?!

– Я не продаю. Она тут вроде свидетеля мне и бушлату, что на войне против немецких фашистов побывали вместе.

– Во как! – и метнулись, будто вспугнутые воробьи, между мясными рядами.

Осторожно ступая вялыми ногами, подошла седая сгорбленная старушка. Огляделась.

– Кажись, Савелыч? – подала тихий голос.

– Я, Ивановна, не узнала?

– Ага. Долго не виделись. С продажей какой вышел, што ль?

– Да вот, пришлося… – кивнул на бушлат. – С этим…

– А я, грешным делом, подумала, что жарко те стало, снял да повесил, – помолчала, потом добавила: – Да ноне старые-то вещицы на базар почти не выносят. Новых хватает.

– Оно так, Ивановна. Хватает, да купить не всяк может.

– Ну-ну… И это правда. Желаю удачи, – и, спросив, как поживает Агроня, старушка отправилась дальше – не то чтобы что-либо купить, а встретить знакомого да перемолвиться словом.

Из толпы вынырнула дама, пышногрудая, с копной рыжих волос на гордо поднятой голове, и сурово осадила:

– Ах, вон где пристроился! Здесь с вещами нельзя. Видели, где надо?

– Да там всё занято, милая. А хозяева быть рядом с ними не позволили. Побуду тут.

– Нельзя!

– Да я… скоро… Час-полтора и уйду.

– Ну и старик! Уйдёт! А кто за место оплатит? – пышногрудая вынула из сумки талон.

– Да я ж, милая, ишшо ничё не продал.

– Пришёл с продажей – пожалуй пошлину…

Выручил Савела смело подруливший чуть позднее бравый мужичок…

Солнце, распаляясь, подкатывало к обеду. Базарная площадь всё гуще наполнялась весёлыми голосами. Чаще