Кеннеди не просто демонстративно покинул заседание. Он сказал, что думал о самом обсуждении. Возвращаясь с Раском в Овальный кабинет «со странным выражением лица», как выразился Раск, Кеннеди повернулся и сказал госсекретарю: «И мы считаем себя людьми»{1171}.

Слова «И мы считаем себя людьми» были сказаны с особым упором на «мы», в это «мы» он включил и себя, поскольку серьезно обсуждал вопрос о превентивном ядерном ударе по миллионам других людей, обсуждал, пока тема не стала ему настолько отвратительна, что он ушел с заседания. Его демонстративный уход явно не понравился военной верхушке и руководству ЦРУ.

Как бы то ни было, слова Кеннеди «И мы считаем себя людьми» продолжали относиться к нему самому, потому что его все глубже втягивали в планы развязывания ядерной войны полицейским государством.

В конце зимы 1962 г. Томас Мертон заканчивал книгу «Мир в постхристианскую эру», а Кеннеди в это время одолевали нарастающие проблемы холодной войны. Мертон сумел разглядеть, что тогда происходило. Он писал, что «влияние лагеря сторонников жесткого курса становится все более очевидным. Если раньше президент Кеннеди утверждал, что Соединенные Штаты “никогда не нанесут удара первыми”, то сейчас он заявляет, что “нам, возможно, придется проявить инициативу” в использовании ядерного оружия»{1172}.

Мертон намекал на настораживающее заявление Кеннеди, которое прозвучало в марте 1962 г. в интервью журналисту Стюарту Олсопу для статьи в Saturday Evening Post. Олсоп записал следующее:

«Хрущев не должен быть уверен в том, что при угрозе жизненно важным интересам Соединенные Штаты никогда не нанесут первый удар. По словам Кеннеди, “в некоторых случаях нам, возможно, придется проявить инициативу”»{1173}.

Заявление Кеннеди потрясло Хрущева. Как только слова Кеннеди о первом ударе попали на первые страницы мировой прессы, Кремль отдал приказ о повышенной боеготовности{1174}. Когда в мае пресс-секретарь Кеннеди Пьер Сэлинджер посетил Хрущева в Москве, советский руководитель рассказал ему о том, как его встревожило это заявление.

Сэлинджер ответил, что Кеннеди имел в виду только «случай масштабного нападения [Советского Союза] с применением обычных видов оружия на Западную Европу»{1175}. Действительно, в статье слова Кеннеди были употреблены именно в этом контексте. Даже если это так, последствия упреждающего применения ядерного оружия в любом конфликте вышли бы далеко за пределы Европы.

Хрущев, который до того момента тепло отзывался о Кеннеди, воспринял оправдания Сэлинджера скептически. Он сказал: «Даже Эйзенхауэр или Даллес не сделали бы такого заявления, как ваш президент. Теперь он вынуждает нас пересмотреть нашу собственную позицию»{1176}.

И Хрущев сделал такой «пересмотр». Через два дня после отъезда Сэлинджера из Москвы Хрущев, будучи в Болгарии, впервые задумался о размещении на Кубе ракет с ядерными боеголовками{1177}. Его идея заключалась, прежде всего, в том, чтобы удержать Соединенные Штаты от вторжения на Кубу. К тому же Соединенные Штаты уже разместили свои ракеты в Турции у границ Советского Союза{1178}. Но именно заявление Кеннеди о первом ядерном ударе спровоцировало Хрущева на пересмотр советской позиции.

Во время долгих бесед Сэлинджера с Хрущевым в мае 1962 г. советский лидер также дал ясно понять, что они с Кеннеди могли бы вместе выбрать иной путь вместо того гибельного, по которому тогда шли (и который через пять месяцев приведет к Карибскому кризису). Он с удовлетворением рассказал Сэлинджеру о мирном разрешении Берлинского кризиса, достигнутом вместе с Кеннеди в 1961 г., о чем мы уже знаем.

Хрущев поведал, как он велел министру обороны маршалу Родиону Малиновскому «отвести танки немного назад и спрятать их за зданиями, где американцы их не увидят. Я сказал Малиновскому, что если мы сделаем это, то в течение 20 минут американские танки тоже отойдут, и это положит конец кризису».

Хрущев широко улыбнулся Сэлинджеру. «Получилось так, как я и говорил. Мы отошли. Вы отошли. Вот что значит военное искусство!»{1179}

Благородное отступление Хрущева у Берлинской стены в ответ на просьбу Кеннеди, переданную по неофициальным каналам{1180}, позже повторится в Карибском кризисе.

Как мы знаем, Кеннеди испытывал непомерное давление со стороны как военных, так и гражданских советников, призывавших нанести удар по советским ракетным позициям на Кубе. Он не только противостоял давлению, но и выработал совместно с Хрущевым решения на основе взаимных уступок, положившие конец кризису. Члены ОКНШ были в ярости от его категорического отказа от нападения.

Президент сказал Артуру Шлезингеру: «Военные сошли с ума. Они хотели это сделать»{1181}. Под «этим» он подразумевал нападение на Кубу и, возможно, также упреждающий удар по Советскому Союзу. Для Объединенного комитета начальников штабов мирное разрешение кризиса Кеннеди и Хрущевым означало упущенную возможность победить врага, удачную возможность «выиграть» холодную войну.

После мирного разрешения Карибского кризиса Кеннеди весь последний год своего президентства испытывал давление военных, настаивавших на стратегии превентивного удара.