Протирая здоровой рукой глаза, Пато в тревоге всматривается в окровавленных людей на берегу, ища среди убитых, уцелевших, раненых свою напарницу. Она не найдет ее и никогда больше не увидит. Сержант Экспосито сгинула в пучине войны и реки.

Когда Гамбо Лагуна и пятеро выживших из батальона Островского добираются до реки, переправы уже нет и обе ее разрушенные половины течение несет к берегам Эбро. На правом творится сущее светопреставление. По дороге, ведущей из Кастельетса, идут и идут беглецы, хотя позади пока еще не умолк шум боя – гремят разрывы, трещит перестрелка, и значит, республиканцы продолжают сопротивляться. Раненых уже никто не выносит – они либо идут своими ногами, либо остаются в забросе. Отступление с Вертисе-Кампы прикрывает артиллерия: над головами то и дело с треском раздираемого полотна проносятся снаряды – только они пока что и сдерживают фашистов.

Выбираться почти не на чем, а паника передается от одних к другим, как заразная болезнь. Лодки, курсирующие с берега на берег, берут едва ли не приступом, и оттеснять от них десятки людей приходится угрозами применить оружие. Многие бродят по берегу, не зная, что делать, а самые отчаянные бросают винтовки, скидывают с себя одежду и входят в воду, надеясь добраться на тот берег вплавь.

Гамбо, Халон и еще трое бойцов, неся на плечах полуживого Серигота, пробиваются к берегу. Там, где у зарослей тростника покачиваются на воде две лодки, толпятся человек двадцать солдат, а гребцы сдерживают их напор ударами весел, требуя пропустить раненых. Ближайшая лодка, уже заполненная людьми – ранеными и здоровыми, – готовится отчалить, когда появляются Гамбо и его люди.

– У нас раненый, – говорит Гамбо.

Гребец – загорелый и чумазый парень в гражданской одежде и в берете на голове – мотает головой:

– Некуда.

Гамбо входит в воду по колено и цепко хватается за борт лодки:

– У тебя тут здоровые, а у нас раненый.

– Мало ли что раненый.

– Не мало.

С этими словами Гамбо одной рукой достает из-за пояса пистолет, а другой соскребает грязь с вышитых над карманом знаков различия.

– Я майор ополчения Эмилио Гамбоа Лагуна, а это капитан Симон Серигот, и он тяжело ранен. А если твое корыто набито под завязку, пусть кто-нибудь вылезет на берег. Мне все равно, кто это будет… Один пусть сойдет.

Лодочник молча оглядывает солдат в лодке. Их девять, и трое на вид целы и невредимы. Гамбо берет выбор на себя:

– Ты! А ну пошел на берег!

Вызванный противится, пытаясь спрятаться за спины других: он крестьянского вида, с седоватой окопной щетиной, в синем комбинезоне, продранном на коленях. Оружия при нем нет.

Гамбо наводит пистолет ему в грудь:

– Не вылезешь – застрелю.

У солдата дрожат руки и губы, глаза округлены страхом. Он хочет что-то сказать, но язык не слушается. Гамбо поднимает пистолет на уровень его головы.

– Давай, товарищ, не задерживай. Клянусь, что иначе убью.

Тот наконец повинуется. Вылезает на берег, проходит мимо майора, обдав его кисловатым запахом отчаяния и страха, исчезает среди солдат, наблюдавших за этой сценой. Халон с товарищами тем временем укладывают Серигота в лодку. Гамбо помогает оттолкнуть ее от берега и смотрит ей вслед. Потом оборачивается к своим – Халону, Домингесу, Сото и Рольдану. Все они – испытанные бойцы, побывавшие во многих сражениях, коммунисты с первого часа. Он смотрит на их грязные, небритые, но не утерявшие достоинства лица. Все четверо спокойно и надменно принимают свое поражение. В конце концов, они хорошо дрались сейчас, как и раньше, и в очередной раз оказались побеждены. Военное счастье переменчиво. Гамбо знает, что если он скажет – они опять пойдут в бой. И если переправятся на другой берег – тоже.

– От поражения к поражению, – говорит он, – и к окончательной победе.

Солдаты улыбаются. Гамбо спрашивает, кто из них умеет плавать, и двое поднимают руки.

– А ты, Халон?

– Я не умею, товарищ майор, – отвечает тот флегматично. – Местность, откуда я родом, безводная, так и называется – «суходол».

– И ты, Домингес, не умеешь?

– Нет.

Гамбо показывает на обломки переправы, кучей наваленные на берегу.

– Вот что: соберем все эти деревяшки, свяжем их ремнями и портупеями и поплывем, толкая их перед собой. Глядишь, течение вынесет нас куда надо. Как вам мой план?

Домингес кивает одобрительно, но Халон мотает головой:

– Извиняюсь, конечно, товарищ майор, но вода – не моя стихия. Я лучше тут останусь, на суше, так сказать.

– В плен попадешь. – Гамбо показывает на толпящихся у реки солдат, а потом на дорогу в Кастельетс, где не утихает стрельба. – Кто не поплывет, того возьмут франкисты. Понял? Они уже совсем близко, ты же слышишь.

Халон упрямо качает головой:

– По мне, так лучше захлебнуться в крови, чем в воде.

Он щурится, словно прикидывая, надо ли добавить что-нибудь, и признается:

– И потом, я боюсь.

– Не свисти, Халон.

– Я серьезно. Так что на воды не поеду и в воду не сунусь.

С этими словами он снимает с плеча винтовку и выпрямляется – куда-то вдруг исчезла усталость, и даже грязь стала почти незаметна.

– Прошу разрешения действовать самостоятельно, товарищ майор.

У Гамбо ком в горле.

– Действуй, товарищ Халон.

Тот вскидывает к виску сжатый кулак. Халон очень серьезен, но глаза его улыбаются.

– Салют и Республика.

Потом он поворачивается и уходит вверх по дороге – туда, где слышна стрельба.

Хулиан Панисо так долго нажимал на спусковой рычаг пулемета, что теперь у него дрожат руки и ноют большие пальцы – особенно на правой руке, где сорван ноготь. Он водит стволом из стороны в сторону – градусов на девяносто, – стараясь как можно больше расширить сектор обстрела того участка, по которому медленно, но неотвратимо, короткими, точно рассчитанными перебежками приближаются фашисты. По счастью, танки отстали после того, как один, получив в борт две бутылки с бензином, сгорел вместе с экипажем. Панисо видит, как вдали поднимается в небо столб черного дыма в дополнение к тем, что уже подрагивают на горизонте.

Последний узел республиканского сопротивления действует там, где под прикрытием подбитого и свалившегося в лощину среднего танка Т-26 ведут огонь подрывник и двое новобранцев. И танк, и лощина дают какую-никакую защиту от пуль, и туда сами, без команды, стекаются из городка последние бойцы – те, кто еще хочет драться, и те, кто просто не в силах от усталости или ран добраться до реки. Оттуда, где залег Панисо, ему не видно, сколько их, однако по плотности огня и по его направлению можно предположить, что стреляют человек двадцать – таких же отчаянно упорных, как и он сам.