– Что у тебя с лицом?

– Да пустяки. Ушиб.

– Я знал, знал, что они с тобой не справятся! И прав оказался.

Дружески обхватив майора за плечи, Ланда подводит его к столу и до краев наливает стакан.

– На-ка вот, прими, а то ты мокрый насквозь. Согрей нутро.

Комиссар бригады протягивает ему руку. Даже промерзший до костей Гамбо чувствует, какая она холодная, влажная и шершавая: кажется, будто прикоснулся к рыбе. И не только рука навевает это сходство – жидкие белесые волосы, бледные, неестественно гладкие щеки, выпуклые глаза, спрятанные за толстыми зеленоватыми стеклами очков, и – как зловещее напоминание – вписанные в кружки красные звездочки по углам воротника. Потому что Рикардо, он же Русо, в отличие от всех прочих, даже в знойном августе одет по полной форме. Как будто ему круглый год холодно.

– А где майор Гуарнер? – спрашивает Гамбо, ставя пустой стакан на стол.

Ланда пожимает плечами, как бы говоря – такие, мол, обстоятельства.

– Остался оборонять Аринеру… Больше ничего о нем не знаем.

– Вот, значит, как…

– А про Хуана Баскуньяну?

– Тоже.

– Вот ведь паскудство…

– Ну теперь ты нам расскажи. – Ланда сердечно обнимает его за плечи. – Где был, что видел?

Он произносит эти слова с неподдельным интересом, с живым сочувствием – и Фаустино Ланда, командир разбитой и отступающей бригады, напоминает майору какого-нибудь импресарио, который специализируется на бое быков и в промежутке между двумя бокалами коньяку справляется о результатах неудачной корриды. И даже толстая сигара при нем.

Тогда Гамбо начинает рассказывать. Докладывает подполковнику и политкомиссару о том, как отбивали последние атаки на Пепе, как потеряли связь со штабом, как вырвались из кольца. Как гибли поодиночке его люди, пробиваясь к Аринере и к реке. О последнем броске тех немногих, кто все же дошел.

– Не волнуйся, – пытается приободрить его Ланда почти легкомысленно. – Уверен, что еще подойдут людишки.

– Говоришь, не волноваться?

– Ну да.

Гамбо кивает:

– Конечно, все возможно.

Русо слушает их разговор, не размыкая сухие поджатые губы. Потом движением руки обводит все вокруг: понимай как знаешь – это место, сектор Эбро или весь остальной мир.

– Это ведь всего лишь малая частица общей картины, – вразумляюще произносит он. – Надо учитывать все в совокупности. Смотри шире, майор.

– О какой совокупности ты толкуешь, товарищ комиссар?

Тот барабанит пальцами по карте:

– Республика предприняла наступление, беспримерное по своим масштабам… Атакуют восемь дивизий. Мы уже взяли или вот-вот возьмем Побла-де-Масалуку и Гандесу, и противник откатывается вдоль русла реки. Между нами и Ампостой его оборона трещит по швам.

– А здесь все как-то не так.

– Бои за Кастельетс, как тебе известно, были местного значения, и тактическая задача выполнена даже лучше, чем ожидалось: сообщение между Файоном и Мекиненсой прервано.

– Стало быть, он теперь и не нужен?

Замороженный взгляд в ответ.

– Не очень.

– Ах вот как… Не очень…

Палец комиссара описывает на карте круг.

– И, кроме того, в этом секторе фашисты нашими усилиями понесли большие потери и не смогут перебросить подкрепление на другие участки фронта.

Но Гамбо даже не смотрит на карту.

– Ну да, – отвечает он. – Но для этого потребовалось завалить их свежим мясом рабочих и крестьян – бросить в топку сражения лучшее, что есть в Республике, а заодно и мальчишек, которые еще ни разу не брились.

Комиссар смотрит на него с кислой миной:

– Мы предотвратили наступление фашистов на Валенсию и заткнули глотку пораженцам.

– Вроде выходит, что мы одержали блестящую победу. С такими победами мы скоро очнемся в Перпиньяне.

От злой насмешки в этих словах Ланда хмурится, а на лицо комиссара набегает тень.

– Товарищ, мне не нравится твой тон, – резко говорит он.

Гамбо смотрит невозмутимо:

– Тон не нравится? А что из трех тысяч бойцов, которых мы переправили на тот берег, назад пришла едва ли треть, да еще в каком виде, – нравится?

– А зачем ты мне это рассказываешь? Надо было лучше драться.

– Ах вот как… – с горечью усмехается майор. – Вымолвил наконец.

Фаустино Ланда даже вздрогнул при этих словах.

– Прошу тебя, Гамбо… – говорит он встревоженно.

Но майор пропускает его слова мимо ушей, продолжая неотрывно смотреть на Русо.

– Ты о чем, не понимаю, – говорит тот.

– О том, как надо побуждать бойцов к действию. – Гамбо дотрагивается до кармана. – У меня тут твоя последняя инструкция: «Если отступите, вас убьет не враг, а мы».

– В приказе сказано не так.

– Так, но только покрасивей выражено.

Комиссар явно теряет терпение.

– Мало расстреливали – и вот результат.

– Мало? – Гамбо смотрит на командира бригады, но тот отводит глаза. – Что молчишь, Фаустино? Тебе нечего сказать по этому поводу?

Подполковник умиротворяюще воздевает руки:

– Бросьте вы… Нашли тоже подходящий момент дискутировать.

Гамбо снова не удостаивает его ответом. И смотрит на комиссара:

– А такое слово – «ошибка» – ты не слыхал, товарищ комиссар? В твоем лексиконе его нет?

Русо каменеет лицом. Взгляд через очки такой, что кажется, стекла изнури покрываются изморозью.

– Партия никогда не ошибается.

Гамбо театрально отшатывается, как от толчка в грудь:

– Малость припоздал с этим заявлением. Но «человеческий фактор» порой подводит, да? Ты ведь это имел в виду?

– Мы говорим о стратегии и тактике, а не о людях. Я-то думал, ты это усвоил, когда учился в академии в Москве.

– Учился. И еще читал «Вопросы ленинизма» товарища Сталина.

– Ты на что намекаешь?

– Не намекаю, а прямо говорю, что, скорей всего, спросят с тебя, а не с человеческого фактора. И потому, наверно, у тебя такая кислая рожа, а, комиссар Рикардо?

Тот отворачивается, как если бы его внимание вдруг привлекла какая-то точка на карте. Потом протягивает руку к бутылке и наливает вина в свой бокал.

– Похоже, ты заговариваешься, – произносит он хмуро. – Ты устал. И нуждаешься в отдыхе.

Но Гамбо, мотнув головой, гнет свое:

– Вот что я тебе скажу, товарищ комиссар. Наши воюют сейчас лучше, чем два года назад, но ненависти у них поубавилось. Сейчас уже идет война не за уничтожение фашизма, теперь противник обрел лицо, время от времени выясняется, что там – такие же люди, как мы, что мы с ними из одного городка и сигареты покупали в одном ларьке… Это несколько меняет дело, понимаешь?