Они покинули Олаву перед сумерками, незаметно. Оказалось,что у Дороты Фабер многочисленные знакомства среди нужных людей. Одеждупредоставил и тайно выйти из госпиталя помог им госпитальный швейцар,поглядывающий на рыжеволосую куртизанку маслеными глазками. Такой же взгляд были у плечистого парня, который повел их в конюшню, помогая Самсону идти. Апомогать было нужно. Впрочем, Рейневан тоже был не в самой лучшей форме. Сбеспокойством думал о ждущей их конной поездке.

Дорота и Эленча, как оказалось, подумали об этом. С помощьюшвейцара и паренька привязали обоих к седлам ремнями так, чтобы они моглиудержать в седлах более или менее прямое положение, не сползая, не падая. Этобыло не очень-то удобно. Однако Рейневан не ныл. У него были основанияполагать, что если их схватит Биркарт Грелленорт, то удобства окажутся ещеменее приятными.

Они покинули город через калитку, расположенную неподалекуот Бжегских ворот, в юго-восточной части города. Сделать это пришлось невыбирая, а по необходимости. У Дороты были знакомства среди здешних стражников.На сей раз красоты или многообещающих улыбок оказалось мало — необходимы былизвонкие аргументы. Долг Рейневана куртизанке быстра увеличивался.

— У тебя могут быть неприятности, — сказал он, когда онипрощались, — Деньги они взяли, но в случае чего выдадут тебя, не сморгнувглазом. Не хочешь бежать с нами?

— Я управлюсь.

— Наверняка?

— Это всего лишь мужчины. Я умею с ними обращаться.Поезжайте с Богом. Дай тебе здоровья, Эленча.

— И тебе, госпожа Дорота. Благодарю за все.

Они объехали город с юга. По дорожке меж лозняка добралисьдо реки. Нашли брод, переправились на левый берег. Вскоре копыта лошадейзастучали по более твердой земле. Они были на тракте.

— Планы не изменились? — уточнила Эленча, вовсе не плохо,как оказалось, пользовавшаяся седлом. — Едем туда, куда и должны?

— Да, именно туда.

— Держитесь хорошо?

— Держимся.

— Тогда в путь. Оставим Вроцлавский тракт и поедем на запад.Быстрее! Надо, пока светло, уехать насколько удастся.

— Эленча.

— Слушаю.

— Благодарю тебя.

— Не благодари.

Майская ночь пахла черемухой.

Сказав, что они держатся, Рейневан солгал Эленче Штетенкрон.По правде говоря, их — его и Самсона — держали в седлах исключительно ременныеупряжи. И страх перед Грелленортом.

Ночная дорога была настоящей дорогой на Голгофу. Истиннымблагом было то, что Рейневан мало что о ней помнил и ассоциировал, его снованачала трясти лихорадка, что в значительной степени лишило его связи сокружающим миром.

С Самсоном было не лучше, гигант стонал, ежился и горбился вседле, словно пьяный покачиваясь над гривой коня. Эленча завела своего конямежду ними, поддерживала обоих. — Эленча?

— Слушаю.

— Три года тому назад, в Счиборовой Порембе... Как тебеудалось уцелеть?

— Не хочу об этом говорить.

— Дорота говорила, что позже, в декабре, ты пережила резню вБарде...

— Об этом я тоже говорить не хочу.

— Прости,

— Мне нечего тебе прощать. Держись в седле, пожалуйста.Выпрямись... Не наклоняйся так. Боже, когда же наконец кончится эта ночь...

— Эленча...

— Твой друг ужасно тяжелый.

— Не знаю... как тебя отблагодарить...

— Знаю, что не знаешь.

— Что с тобой?

— У меня немеют руки... Выпрямись, пожалуйста. И двигайсявперед.

Они двигались.

Светало.

— Рейнмар?

— Самсон? Я думал, что...

— Я в сознании. В общем-то. Где мы? Далеко еще?

— Не знаю.

— Близко, — бросила Эленча. — Монастырь близко. Я слышуколокол... Утренняя молитва... Мы приехали...

Голос и слова девушки прибавили им сил, эйфория превозмоглаусталость и температуру. Отделяющее их от цели расстояние они преодолелибыстро, даже не заметив. Выбирающийся из липкой и лохматой серости мир сделалсясовершенно нереальным, призрачным, иллюзорным, непонятным, все, что происходиловокруг, происходило как во сне. Словно из сна были носящиеся в воздухе козодои,словно из сна был монастырь, как из сна была монастырская калитка, скрежещущаяпетлями. Из тумана, как из сна, появилась монахиня-привратница в серой рясе изгрубой фризской шерсти. Словно из иного мира прозвучал ее окрик... И колокол.Утренняя молитва, колотилось в голове Рейневана, laudes malutine... А где пение?Почему монашенки не поют? Ах, да, это же Белая Церковь, орден кларисок,клариски часовые молитвы не распевают, а просто читают их... Ютта... Ютта?Ютта!

— Рейневан!

— Ютта...

— Что с тобой? В чем дело? Ты ранен? Матерь Божия! Снимитеего с седла... Рейневан!

— Ютта... Я...

— Помогите... Поднимите его... Ах! Что с тобой?

— Рука... Ютта... Уже все... Я могу стоять... Только ноги уменя ослабли... Позаботьтесь о Самсоне...

— Мы обоих забираем в инфирмерию[281]. Сейчас,немедленно. Сестра, помогите...

— Подожди.

Эленча фон Штетенкрон не слезла, ожидала в седле, отвернувголову. Взглянула на него только тогда, когда он произнес ее имя.

— Ты говорила, что тебе есть куда ехать. Но, можетостанешься?

— Нет. Еду сразу.

— Куда? Если я захочу тебя найти...

— Сомневаюсь, чтобы тебе захотелось.

— И все же?

— Скалка под Вроцлавом... — сказала она медленно и как бы струдом. — Владения и табун госпожи Дзержки де Вирсинг.

— У Дзержки? — Он не скрыл изумления. — Ты — у Дзержки?

— Прощай, Рейнмар из Белявы. — Она развернула коня. —Позаботься о себе. А я... Я постараюсь забыть, — сказала она тихо, будучи ужедостаточно далеко от монастырской калитки, чтобы он никоим образом не могуслышать.

в которой лето года Господня 1428-го, проведенное Рейневаномв любви и идиллическом блаженстве, проносится как мимолетное мгновение. На этомтак и хотелось бы закончить историю стандартными словами: «А потом они жилидолго и счастливо». Но мало ли, что хотелось бы, если, увы, не получается.