Повеял ветер, резкий, злой ветер, начал шевелить уже зеленыеветки, сорвал со склона яра облако засохших прошлогодних сорняков. Рейневан иСамсон зажмурились. Когда открыли глаза, видение исчезло.

Но по воде все еще текла кровь.

Они некоторое время молчали.

— Едем, — наконец откашлялся Самсон. — Или возвращаемся?

Рейневан не ответил, кольнул коня шпорой, следуя за Пухалойи поляками, уже скрывающимися среди зеленеющих ольх.

В следующем яру они наткнулись на засаду

С противоположного склона из зарослей грохнули выстрелы,звякнули тетивы, на поляков посыпался град пуль и болтов. Вскрикнули люди,завизжали кони, некоторые встали на дыбы и упали вниз, на дно яра. В том числеи конь Самсона,

— Прячься! — рявкнул Пухала. — С коней — и прячься!

Заросли снова запели тетивами, снова зашипели болты.

Рейневан почувствовал удар в бок, такой сильный, чтосвалился на землю, неудачно, на устланный мокрыми листьями склон. Листья былискользкие, как мыло, он съехал по ним на дно и только там, пытаясь встать,увидел торчащее под клю-чицей оперение болта. Господи, только бы не артерия,успел он подумать, прежде чем потерял способность двигаться.

Он видел, как Самсон выбирается из-под убитого коня, какподнимается, встает. И как падает с окровавленной головой, еще прежде, чемпрозвучал гул выстрелившей из зарослей ручницы.

Рейневан крикнул, крик заглушил очередной залп пищалей. Ярполностью затянуло дымом. Свистели болты. Выли раненые.

Хоть руки и ноги у него были словно соломенные, а любоедвижение вызывало приступы боли, Рейневан подполз к Самсону. Вокруг головыгиганта уже успела разлиться большая лужа крови, однако Рейневан видел, чтопуля только задела кожу. Череп, подумал он, череп может быть поврежден. Чертпобери, даже наверняка поврежден. Его глаза...

Глаза Самсона, затянутые мглой, неожиданно заплясали вглазницах. Рейневан с ужасом увидел, как голова великана затряслась, губыискривились, из них потекла слюна. Из горла, казалось, вот-вот вырвется крик.

— Темно, — невнятно забормотал он не своим голосом. — Темно,Мрачно... Иисусе... Где я? Здесь ночь... Я хочу до... Домой! Где я...

Струхнувший Рейневан прижал к его кровоточащему виску руку,прошептал, вернее, прохрипел выученную формулировку чары Алкмоны. Чувствовал,как его охватывает холод, идущий от плеча, от воткнувшегося под ключицей болта.Самсон дернулся, махнул рукой, словно что-то отгонял. Вдруг взглянулосознаннее. Разумнее.

— Рейневан... — выдохнул он. — Что-то... Со мной что-топроисходит. Пока я могу... Скажу тебе... Я должен тебе сказать...

— Лежи спокойно... — Рейневан кусал от боли губы. — Лежи...

Глаза Самсона в одну секунду затянула мгла и тревога. Гигантзавизжал, зарыдал, свернулся в позу зародыша.

Происходит замена. В кружащейся голове Рейневана вихремпроносились воспоминания и ассоциации. Кто-то уходит от нас, кто-то к намприходит. Монастырский дурачок возвращается из тьмы, в которую попал,возвращается в свою прежнюю оболочку. Привыкшее бродить во тьме negotium[273] уходит во тьму. Возвращается к себе. Странник, Viator возвращаетсяк себе. То, что не удалось сделать чародеям, на моих глазах совершает Смерть.

Боль снова заставила его напрячься, спазм стиснул легкие игортань, полностью отнял власть в ногах. Дрожащей рукой он ощупал спину. Да,как он и ожидал, из лопатки торчал наконечник. И там было очень больно.

— Эй вы, сукины дети! — рявкнул кто-то из зарослей за яром.— Кацеры! Бездомные псины!

— Сами вы сукины дети! — ответил криком с другой стороны яраДобко Пухала. — Паписты гребаные!

— Хотите биться? Тогда идите, курва ваша мать, на нашусторону!

— Идите вы, мать ваша курва, на нашу!

— Надаем вам по жопам!

— Это мы надаем вам по жопам!

Казалось, малоизысканный и до боли тривиальный обмен словамибудет тянуться до бесконечности. Но не тянулся.

— Пухала? — недоверчиво спросил голос из зарослей. —Добеслав Пухала? Венявец?

— А кто ж, курва, спрашивает?

— Отто Ностиц.

— А, курва! Грюнвальд?

— Грюнвальд! Тысяча четыреста девятый. День ПризванияАпостолов!

Какое-то время стояла тишина. Однако ветер доносил запахтлеющих фитилей.

— Эй, Пухала? Не станем же мы кидаться друг на друга? Мы жсоратники, в одном бою воевали. Не годится, мать ее так.

— Никак не годится. Мы же оба фронтовики. Так что? Мы — всвою, вы — в свою дорогу? Что скажешь, Ностиц?

— Думаю, так и следует.

— У меня внизу раненые. Если я их возьму, так они помрут уменя в дороге. Позаботишься?

— Слово рыцаря. Мы ж фронтовики.

Рейневан, сам не зная, откуда взялась сила, непрерывноповторяемым заклинанием остановил наконец кровотечение из головы Самсона. Иувидел, что сам прямо-таки плавает в крови. В глазах у него потемнело. Боли он ужене чувствовал.

Потому что потерял сознание.

в которой температура то снижается, то повышается, а боливсе чувствительнее. Да к тому же еще и убегать надо.

Он очнулся в полумраке, видел, как тьма уступает местосвету, свет вкрапливается в тьму и перемешивается с нею, образуя серуюполупрозрачную взвесь. Umbram fugat claritas, — пронеслось в мозгу. — Noctemlux dimmat[274]. Аврора, Eos rhododactylos[275],встает и розовит небо на востоке.

Он лежал на твердой лежанке, попытка пошевелиться вызваларезкую боль в плече и лопатке. Еще не успев дотронуться до плотно перевязанногоместа, он вспомнил со всеми подробностями болт, который там сидел, войдяспереди по самое оперение из гусиных перьев, а сзади торчавший дюймовым кускомясеневого дерева и такой же длины железным наконечником. Сейчас там тоже торчалболт. Невидимый и нематериальный болт боли.

Он знал, где находится. Побывал во многих госпиталях, длянего не была новостью духота, вызванная множеством температурящих тел, запахкамфоры, мочи, крови и разложения. И накладывающаяся на это непрекращающаяся иназойливая мелодия болезненных хрипов, стонов, охов и вздохов.