Имелись и другие основания для недобрых опасений лейтенанта Ло. Незадолго до начала войны друг Сент-Экса Анри Жансон был арестован по распоряжению Даладье (тогда военного министра и премьер-министра одновременно) по обвинению в «подстрекательстве военных к неповиновению через анархистскую пропаганду». Его преступление состояло в опубликовании статьи в печатном органе, имеющем загадочную аббревиатуру SIA («Societe Internationale Antifasciste» – «Международное антифашистское общество»). Там он выражал сострадание лошадям, убитым при Рейхоффене (последняя большая атака конницы современных времен), но не проявлял ни малейшего сочувствия к всадникам, которым следовало бы лучше разбираться в происходящем, прежде чем баловаться таким кровавым геройством. Представ перед военным трибуналом, Жансон ссылался на множество свидетелей, и среди них Сент-Экзюпери, которому (так, по крайней мере, утверждал Жансон) не предоставили суточного отпуска из эскадрильи для свидетельствования в его защиту.

Скорее всего, Жансон, вспоминая этот эпизод, поддался своему обычному антимилитаризму: порядки в Орконте, похоже, царили относительно мягкие, и это позволяло Сент-Эксу совершать частые поездки в Париж. Так или иначе, одно доподлинно ясно: он появился, с ведома командира или без, и… Но давайте послушаем Жансона, поведавшего нам эту историю в его собственном неподражаемом стиле…

«Кто это марширует в зал суда строевым шагом, весь затянутый в кожу, весь прорезиненный, в перчатках до локтя, в забрызганных грязью ботинках, в шлеме, огромный, гигантский и замечательный? Некий воздушный аквалангист, сбежавший из футуристического фильма, поставленного Фрицем Лангом…

– Ваше имя?

– Антуан де Сент-Экзюпери.

– Антуан де что? – переспросил кретин, председательствовавший в трибунале, некий полковник Джеймс, разновидность нахмуренного, великолепного в своем неистовстве идиота, чей сон ночью прерывался при мысли о процессуальных триумфах печально известного полковника Морне, другого клоуна с вытаращенными глазами.

Весьма очевидно, Сент-Экс и тот, кто его допрашивал, не принадлежали ни одной и той же стране, ни одной планете, ни общей вселенной. Три революции и война понадобились, чтобы заставить Сент-Экса повстречать эту липкую, непристойную, гнойную вещь, известную как военный судья, чтобы появился диалог между Маленьким принцем и Главным сержантом полицейским.

Робкий Сент-Экс, который терпеть не мог появляться на публике, говорил хриплым голосом и простыми словами, которые составляли вместе предложения, полные дружественного великолепия. Чем дольше он говорил, тем резче, настоятельнее, патетичнее звучала его речь… «Но, пожалуйста, поймите!» – стремился он убедить этих увешанных орденами и медалями железных истуканов. Человек защищал друга, и ничто не имело большего значения, чем эта дружба, чем это отчаяние оттого, что его не понимали. Ему бы хотелось отыскать кого-то под этой униформой, но там никого не существовало, абсолютно никого, даже пустыни, которую Сент-Экс так много раз побеждал. Он не терял самообладания, не приходил в ярость, не умолял. Он испытывал жалость к этому бедному идиоту, который слушал его, но не слышал, постукивая по столу кончиком карандаша. Дорогой Сент-Экс… Он стыдился за другого человека… Он отважился использовать последний аргумент, рассказать последний случай… «Но, пожалуйста, поймите!..»

– Ну, короче говоря, это – фестиваль Жансона! – пролаяло «пустое место».

Сент-Экс повернулся к нему спиной и, беспомощно пожав плечами, грустно улыбнулся мне, перед тем как удалился к своим высотам. Он оказался неспособен преодолеть звуковой барьер».

Память об этой удручающей сцене, должно быть, все еще часто посещала Сент-Экзюпери и двумя годами позже, когда, изображая хаос во французской военной машине в «Военном летчике», он рассказал, как в северном департаменте стадо беременных телок взяли в кольцо и отправили на скотобойню. Ни один винтик в военной машине, ни один полковник в службе реквизиции животных не был способен остановить механизм, как только он вошел в обезумевший разнос. Так что в итоге скотобойня скоро превратилась в «кладбище так и не рожденных телят». После этого Сент-Экс не мог удержаться и не добавить с прозрачной иронией: «Возможно, это было все же меньшее зло. Ибо так могло случиться, что, обезумев в еще большей степени, этот механизм начал бы вырезать полковников».

* * *

«Вы совершите полет над Германией без пулеметов или средств контроля», – сказали Сент-Экзюпери вскоре после его присоединения к авиагруппе. «Но не волнуйтесь, – успокоили его новые сослуживцы, добавив для ободрения: – Вам нечего терять. Истребители всегда подобьют вас прежде, чем вы успеете их заметить».

И хотя «Поте-63», используемый ими для полетов, задумывался для больших высот, его изготовители беспечно проигнорировали механические проблемы, возникающие при температурах от 50 до 60 градусов ниже нуля. На высоте 27 тысяч футов или выше (высота, для которой они и были разработаны) замерзали не только пулеметы, но и средства управления самолетом. Справиться с их заклиниванием для пилота оказывалось делом совсем не шуточным: ведь даже малейшее мускульное усилие на той высоте могло стимулировать сильное ускорение сердцебиения, необычайно большое потоотделение и краткий приступ головокружения. Позже, в «Военном летчике», Сент-Экзюпери пришлось наглядно изобразить те физические мучения, обостренные его многочисленными переломами, необычайно чувствительными к температурным изменениям. Но он по скромности умолчал, как именно он помог разрешить проблему пулеметов.

К тому моменту, когда Сент-Экс присоединился к авиагруппе через три месяца после начала войны, еще ничего (как бы невероятно это ни звучало) не было предпринято для устранения элементарного дефекта. Оцепенение, охватившее французскую армию во время бездействия зимних месяцев, теперь обернулось параличом. Зачем двигаться, зачем что-либо предпринимать, раз в этом не возникало никакой потребности и установившееся статус-кво являлось удобно статичным? «Потрясающая анархия» – так откомментировал сложившуюся ситуацию Сент-Экзюпери в записной книжке. «Тот очередной болван отказывается позволять американцам (он подразумевал газетных фотографов) делать фотографии безнадежно устаревшего оборудования из соображений сохранения «военной тайны». Этот идиот шокирован тем, что нам приходится изучать, почему заклинивает пулеметы». О да, некоторые военачальники проявляли столько тупости, что продолжали настаивать: ничего нельзя делать, пока не поступили определенные указания со стороны Верховного командования. Ну а до тех пор им оставалось только ждать. Это напомнило Сент-Эксу о немецких кадетах, которые на его вопросы отвечали «да» или «нет»… «как сказал нам фюрер…». Во Франции не существовало никакого фюрера, но всюду его окружали овцы, ожидающие, пока некоторая другая овца не возьмет на себя инициативу.

На исходе года терпение Сент-Экзюпери лопнуло, и он решил самостоятельно изучить вопрос. Его интерес к научным проблемам в целом и к аэронавигационной механике в особенности оставался неослабевающим все довоенные годы. В декабре 1934 года Антуан получил патент для прибора, облегчающего посадку в тумане или ночью, в виде угломерного устройства, предназначенного для измерения угла приема радиоволн, идущих от одной точки на спускающемся самолете и пойманных (при отражении от поверхности Земли) в другой точке. Это была, грубо говоря, инверсия процесса, посредством чего короткие частоты радиоволны отталкиваются от стратосферы. Более поздние модификации этой идеи (также запатентованные) вовлекали использование фотоэлектрических ячеек, установленных на приземляющемся аппарате, чтобы измерить высоту над Землей приближающегося к ней самолета, и двух или трех радиоволновых излучателей, дающих пилоту (на светящемся экране) точное расположение его самолета относительно летного поля – устройство (полученное из других патентов), которым наиболее современные реактивные самолеты теперь оборудованы. К 1938 году (по свидетельству А.Р. Метрала, французского ученого, с которым Сент-Экзюпери часто консультировался относительно решения подобных проблем) Антуан уже применял свою плодовитую изобретательность к разработке устройства для рекуперации энергии газообразования. Он пришел к выводу о страшной неэффективности винта в качестве толкающего элемента. Когда он приземлился в Алжире спустя три дня после Рождества 1938 года, с окончательным вариантом «Планеты людей», который он хотел показать Жоржу Пелисье, он спросил друга, не знает ли тот какого-нибудь охотника, который мог бы принести ему пару чаек. Антуан был поражен во время своего полета через Средиземное море необычайной экономией энергии у чайки, лениво взмахивающей крыльями. Это укрепило его во мнении, что пропеллер – чрезвычайно расточительное средство для толчка. Пелисье не сумел выяснить, к какому заключению пришел Сент-Экс во время своего изучения (совсем как Леонардо да Винчи) крыльев чайки, поскольку он не видел его вплоть до середины марта 1939 года, когда оба они были слишком расстроены международной обстановкой, чтобы разговор перешел на темы, далекие от Германии и Гитлера. Сент-Экзюпери, однако, все же сказал Пелисье, что все французские воздухоплавательные инженеры, с которыми он беседовал в 1938 году, априорно отклонили идею об оборудовании воздушных судов чем-нибудь, кроме пропеллеров. Как позже писал Метрал, Сент-Экс к тому времени находился всего в шаге от идеи создания реактивного двигателя. Решение (газовая турбина) оказалось фактически проще задуманного им: у него был сложный проект, призывающий к использованию ракет для стимулирования эффекта ускорения Жуковского, для удвоения или утроения подъемной силы самолета.