По дороге, примыкающей к пастбищу, на север двигалась французская армейская колонна. Неожиданно капитан Весан узнал бывшего своего одноклассника по Сен-Сиру, которого не видел долгие годы.

– Куда вы направляетесь? – спросил он.

– Мы собираемся занять позиции к северу от реки Семуа, – прозвучало в ответ.

– Вы с ума сошли! – закричал Весан. – Немцы уже в Седане и двигаются как раз в этом направлении.

Как и все Фомы неверующие до него, одноклассник по Сен-Сиру отказался прислушаться к предостережению. Приказ оставался приказом. Он и его люди двигались на север, только чтобы оказаться пойманными в сети, как рыбы во время большого лова. Вермахт теперь деловито распространялся по территории. Когда тем вечером Гавуаль и Весан вернулись в офицерскую столовую, их встретили радостно, ведь они считались уже потерянными (с «печальным самообладанием», как Сент-Экс писал в «Военном пилоте»). Им уже не нужно было подтверждать то, что французская армия испытала на своей шкуре. Седан находился в немецких руках, и бронетанковые колонны врезались в недоукомплектованную 9-ю армию генерала Корапа, как нож в кусок масла.

До Лаона, около которого они базировались, от Седана оставалось меньше чем 80 миль, а фронт теперь стоял повсеместно открытым. Нервы у всех были напряжены до предела. Механики (под неусыпным наблюдением Гавуаля) работали сутки напролет, восстанавливая возвращающиеся с задания самолеты, поврежденные пулеметным огнем или залпами зенитной артиллерии. Ошеде, вылетевшему на рассвете 15-го на разведку к реке Маас (Мёз), пришлось выдержать огонь не только немецких, но и французских орудий, поскольку французы принимали его «поте» за самолет люфтваффе. (Это был, вероятно, первый французский военный самолет, который они вообще видели.) В 4 часа дня Алиас, вернувшийся из разведки, сообщил, что немцы находились уже в Льяре, в 40 километрах восточнее базы. Когда упали сумерки, он остановил таможенника, проезжавшего мимо на велосипеде, нагруженного ранцами и свертками. Зачем и куда он направлялся с таким необычным громоздким грузом? «Пытаюсь уйти от немцев, – ответил таможенник. – Они уже в Монкорне». От Монкорне их отделяло 25 километров дороги.

Нельзя было терять ни минуты. Алиас приказал упаковать в грузовики авиагруппы оборудование передвижного эшелона и быть готовыми к движению в любой момент. Прилетели два бомбардировщика «дорнье», расстреляв летное поле трассирующими снарядами. Их появление усилило панику сельских жителей, загружавших свои пожитки на фермерские телеги и трактора, готовясь присоединиться к безумному массовому бегству. Столы, накрытые для ужина, так и стояли нетронутыми, и суп остывал в глубоких блюдах. С наступлением ночи деревня опустела, в ней не осталось ни единой души. В 9 вечера Желе вернулся из штаба Корапа к Вервину с сообщением, что 9-я армия распалась. Дороги были забиты военными и гражданскими транспортными средствами, и многие подразделения, отступая, оставляли свое вооружение. Отступление превращалось в паническое бегство. Алиас, которому приказали выслать на следующий день еще два самолета на разведку, отправился в шато, где генерал Эскудье, командующий северной авиационной дивизией, расположился штабом. Эскудье накануне показал ему на дверь, но на сей раз Алиас не собирался позволить ему так легко от себя отмахнуться. Он пошлет одного из своих пилотов в разведку на следующее утро, объявил он генералу, но уже выслал свой передвижной эшелон в дорогу с приказом следовать на аэродром Саконен около Суассона, где к ним на следующий день присоединятся самолеты. Не отступив от общепризнанного мнения, генерал отказался верить, что немцы достигли Монкорне, и фактически обвинил Алиаса в трусости.

Уже ближе к полуночи Алиас вернулся на аэродром. Грузовики выдвинулись колонной в 10.30, медленно продвигались вдоль темного шоссе с выключенными фарами. Остающихся пилотов и стрелков приставили к пулеметам, установленным по всему восточному периметру поля, чтобы защитить аэродром от нападения немцев. Они провели тревожную ночь, тишина прерывалась зловещим лязганьем дизельных двигателей и хрустом, словно целое бронетанковое подразделение двигалось по дороге. Но это всего лишь армия французских тракторов, нагруженных пожитками и семьями фермеров, вливалась в поток всеобщего бегства.

В 3.30 утра Ошеде поднялся в темноту моросящего дождя, только чтобы убедиться, действительно ли немцы достигли Монкорне. И удостоверился: даже в сером предрассветном сумраке можно было видеть желтые капоты их грузовиков. Грузовики, зажатые между танками, почти бампер к бамперу. Немного дальше его «блок» приветствовали дугообразным ожерельем трассирующих пуль. Через час, выполнив широкую петлю, он взял курс на Саконен.

Наступило 16 мая. Шести дней хватило, чтобы подтвердить самые мрачные предчувствия Сент-Экса: французские воздушные силы прекратили свое существование. Слишком поздно теперь надеяться, будто не отвечающие современным требованиям заводы могли в последнюю минуту изменить положение внезапным всплеском производства. Франция нуждалась в массированной помощи, и, по его мнению, эта помощь могла прийти только из Соединенных Штатов. Если необходимо, он готов был сам пересечь Атлантику и заклинать Рузвельта помочь Франции.

В 6.30 того вечера Поль Рено, сменивший Даладье на посту премьер-министра, принял Сент-Экзюпери в своей квартире на плас дю Пале-Бурбон, расположенной прямо за зданием палаты представителей. Он выглядел изнуренным, взволнованным, почти обезумевшим, когда слушал страстное пожелание Сент-Экса. Если ему только позволили бы лететь повидаться с Рузвельтом, чтобы обратиться к нему с просьбой предоставить Франции имеющиеся в его распоряжении самолеты, то Сент-Экс найдет французских летчиков для полетов на них.

Все это, конечно, очень хорошо, коротко ответил ему Рено, но его посетитель не первый, кто подумал об этом. Он только что послал Рене де Шамбруна с этой чрезвычайной миссией, и другие там, в Вашингтоне, уже пытаются повлиять на президента.

Сент-Экс с некоторым трудом сумел воссоединиться со своей эскадрильей, поскольку разведывательная авиагруппа 2/33 снова поменяла дислокацию, перебравшись на сей раз в Нанжи, к юго-востоку от Парижа. 18-го их перебросили в Ле-Бурже, откуда Ошеде, Гавуаль и Израель летали на низкой высоте с полетным заданием отслеживать немецкое продвижение в глубь страны. Каждый пожинал опасный урожай пуль. 19-го лейтенант Мотте, заместитель командира 4-й эскадрильи, не вернулся с задания. 20-го Ошеде, направленный, чтобы провести разведку над районами Амьена и Перони, едва не повторил его судьбу, но сумел привести свой изрешеченный пулями «блок».

21-го группу еще раз перевели, на сей раз в Орли. «Я не могу ничего взять в толк, – повторял и повторял Сент-Экзюпери, когда они с Алиасом прохаживались туда-сюда по одному из ангаров, сквозь разбомбленную крышу которого небо наблюдало за ними. – Что случилось с нашими резервами? Похоже, у нашего высшего командования их просто нет». Подобно многим другим, он безуспешно пытался заново пережить Первую мировую войну, инстинктивно воплощая Гамелена в роли Жоффре, готового остановить немцев на реке Марна. Он ни словом не обмолвился с Алиасом по поводу своего посещения Рено. Но теперь, когда ситуация ухудшалась час от часу, он стремился уговорить командира своей авиагруппы сопровождать его в канцелярию премьер-министра. Только небо ведало, как Генеральный штаб преподносит премьеру состояние «фронта». Но непосредственная информация из первых рук, от того, чье подразделение стратегической разведки ежедневно вступает в непосредственный контакт с врагом, могла бы оказаться более ценной при настоятельной безотлагательности определения ситуации, нежели сотня официальных совещаний. Алиас, у которого забот и без того хватало, отмел это предложение, и больше оно не обсуждалось.