красные пригласили японское командование в заседание, где сообщили ему, что… японцы завтра утром до 12 часов должны сдать оружие. – Ночью в этот же день часов около двух началась стрельба – выступили японцы»[2264].

Очевидец писал о том, что представлял собой партизанский разбой накануне и в ходе японского выступления: «…к 11 марта 1920 года тюрьма, арестное помещение при милиции и военная гауптвахта были переполнены арестованными. Всего арестованных было в тюрьмах около 500 человек, в милиции около 80 и на гауптвахте человек 50… 12 и 13 марта все русские, заключенные в тюрьме, на гауптвахте и в милиции, были убиты партизанами… погибло свыше 600 русских, по преимуществу, интеллигентов… Аресты, обыски, конфискация имущества, убийства граждан не прекращались ни на один день». Людей с нарочитой жестокостью пороли шомполами (самый распространенный способ вымогательства денег и золота), рубили шашками и топорами, прикалывали штыками, забивали поленьями. Некоторые партизаны покидали окопы с единственной целью – «прикончить хоть одного буржуя»[2265].

Управляющий золотыми приисками Дж. Дайер дал показания о том, что перед японским выступлением обе тюрьмы были забиты обвинявшимися в контрреволюции и всех их прикончили на Амуре прикладами, штыками, кинжалами. Эта резня была осуществлена по приказу Тряпицына. С балкона китайского консульства Дайер «мог видеть, пользуясь биноклем, 3 вала сложенных [трупов]… выведенных из тюрьмы на лед Амура и зверски зарезанных там узников»[2266]. Уцелевший С. Строд рассказал о горах изуродованных трупов заключенных, арестованных в первые дни занятия города красными и истребленных накануне выступления японцев:

Осмотрев эту кучу и не найдя брата, я перешел к громадной второй, в которой было 350–400 [человек]. <…> Среди трупов я увидел очень много знакомых. Узнал старика Квасова, инженера Комаровского, труп его был сухой, съеженный, изможденный, очевидно было, что его страшно истязали и били…; двух братьев Андржиевских, у одного из них – Михаила – голова была совершенно разбита, лицо есть, а сзади – затылка нет и из черепной коробки будто кто-то все выскреб, японский солдат лежал на четвереньках[,] и язык [у него] висел на одной ниточке. Судовладелец Назаров стоял стоймя на трупах с выколотыми глазами и с смеющимся лицом. Некоторые трупы были лишены половых органов, у многих женских трупов были видны штыковые раны в половые органы, одна женщина лежала с выкидышем на груди. <…> Женские трупы многие были совершенно раздеты… При мне работавшие на льду китайцы закончили пробитие проруби [и] с гиканьем, хохотом, таща по льду за ноги, начали сваливать трупы к проруби и скидывать в прорубь…

О трупе женщины с распоротым животом, валявшемся в груде мертвецов, писал другой очевидец[2267].

Японцы быстро поняли, что имеют дело со зверски настроенной бандой, которая не признает договоренностей. Скорее всего, А. Гутман прав, утверждая, что ультиматумом о сдаче оружия Тряпицын хотел спровоцировать японцев на выступление, так как надеялся на ответное выступление всех партизан Дальнего Востока и разгром ими интервентов. И когда толпа пьяных убийц и мародеров предъявила японцам этот ультиматум, командир гарнизона майор Исикава осознал, чтó именно последует за разоружением единственной силы, способной хоть как-то удерживать партизан. И нанес 13 марта превентивный удар. Тряпицын при внезапной атаке получил два ранения, но смог организовать сопротивление – и после яростной схватки японский гарнизон был задавлен численным превосходством врага, а консул и вся обслуга погибли в подожженном партизанами консульстве.

Г. Б. Вачеишвили вспоминал: «Партизаны врывались в дома, где жили японцы, стаскивали их с постелей, выводили, как баранов[,] и убивали, а имущество грабили. Против моей квартиры через улицу жили японский парикмахер и японский часовой мастер с детьми: утром часов в 8 их вывели и провели мимо моей квартиры; четверо детей их[,] от 12 до 15 лет, успели убежать[,] и я видел, как за ними гнались и обстреливали их китайские партизаны»[2268]. В уничтожении японской колонии особое рвение проявили корейские и китайские партизаны, традиционно ненавидевшие японцев как высокомерных и жестоких колонизаторов. Во время суда над Тряпицыным было официально заявлено, что на льду Амура после подавления японского выступления валялось 1,5 тыс. трупов[2269], из которых две трети принадлежали россиянам.

Узнав затем о приближении японских войск, готовых отомстить за гибель колонии, Тряпицын решил красным террором, доведенным до предела, продемонстрировать свою революционную последовательность. Он, как, впрочем, и все представители красной власти, четко разделял подконтрольное население на «своих» и «буржуев». Последние подлежали грабежу и избирательному уничтожению. Накануне крушения Николаевской коммуны Тряпицын и его команда максимально расширили контингент, подлежавший ликвидации.

В мемуарах одной из жительниц подчеркиваются криминальные наклонности значительной части населения, «простимулированные» партизанщиной (мнение, что бывших уголовных было большинство, – явное преувеличение): «Население Николаевска состояло в то время в основном из ссыльных каторжан, сосланных за убийства и грабежи. Видимо, это и было причиной захвативших город самосудов. <…> Часто какая-нибудь горластая баба, всех переорав, вела за собой толпу к своей цели, и начинался погром. Били, тащили, раздевали на ходу уже безмолвного и посиневшего человека»[2270]. Горожане вспоминали, что когда партизаны начали аресты, то «у ворот тюрьмы стояли толпы черни, которая всякого приводимого арестанта встречала криками: „бить их, убить“ и бросалась на них, так что конвой с трудом защищал их»[2271].

Для Тряпицына враждебный богатый город с большой иностранной колонией стал безответным полигоном для насаждения нового строя, физически избавленного партизанами от присутствия как собственно «гадов», так и их семей. В захваченном городе в течение трех месяцев существовала так называемая Николаевская коммуна со всеми положенными атрибутами: реквизициями, конфискациями, обобществлением орудий лова, запретом торговли и введением карточек. И, конечно, с собственной чрезвычайкой. Анархист Тряпицын и эсерка Лебедева, попутно арестовав и уничтожив немногочисленных «своих» коммунистов по подозрению в заговоре, проводили – причем в крайнем варианте – политику военного коммунизма. Они были официально признаны Москвой как «Советская власть»[2272].

Если у Рогова получались «только» стремительные захваты городов и сел Кузбасса с погромами, резней и грабежами, то Тряпицын основал террористическое государство-коммуну, которое затем под натиском японских войск сам же и уничтожил. Он реквизировал имущество и «социализировал» женщин, завел прессу и выпускал свои деньги, но прежде всего – уничтожал «врагов народа». При этом банда Тряпицына пошла по пути социальной чистки предельно далеко, постановив предпринять полное уничтожение даже семей тех, кто был «буржуем», евреем или просто «не своим»[2273]. Глубокая чистка была запланирована, тщательно подготовлена и проведена без малейших колебаний. Объективность подробной книги опытного журналиста и издателя