— Толстая Выя? — радостно возбудился Алексей.

— У Малины шея не тоньше.

— Им бы башками попробовать друг друга потолкать. У нас в Вятске у пивной соревнования проходили — мужики лбами друг друга сваливали. Дядька мой, Череп, мастер был. С ним соперничал только Фитиль, долговязый такой, с шишкой на башке… Давай, Оська, тоже с тобой сразимся! Кто кого башкой с ковра столкнет… Встаём в партер — и начали!

— Завидую я тебе, Леша, — промолвил Осип.

— Чему ты завидуешь? У меня даже квартиры собственной нет.

XI

В Новороссийск Алексей Ворончихин отправлялся из Домодедово ранним утром. С Григорием Малиной. Попутчик оказался человеком малословным и обжористым. В аэропортском кафе он сметал цыпленка-табака с литром пива, в самолете, салоне бизнес-класса, снова навалился на еду. Насверхосытку выпил пару бокалов красного вина и тут же уснул. У Алексея так и не нашлось подходящих тем для разговоров с ним.

Малина сопел, иногда сбивался на храп.

— Так спят люди с железобетонной совестью, — указал Алексей миленькой стюардессе Юлии на храпучего бегемотистого Григория Малину. — У вас очень стройная фигура. И очень красивые ноги. Весь полет я только на них и гляжу, — признался Алексей стюардессе.

У милашки Юлии от улыбки дрогнул подбородок. Она предложила Алексею плед, а в конце полета пообещала оставить свой номер телефона.

Красивые, чуть полноватые ноги в капроне и завлекательная, шуршащая походка Юлии, ее тонкая рука с перламутрово накрашенными ногтями, которые он разглядел, когда замужняя стюардесса Юлия тайно записала ему на салфетке свой номер телефона, и храп пересытившегося Малины остались в сознании Алексея как последние штрихи какого-то неизъяснимого греха и блаженства, которые, казалось, пронизывали всю жизнь либерально-свихнувшейся России…

Алексей Ворончихин с чемоданчиком долларов и Григорий Малина сошли с трапа самолета в Анапе. Бело-желтое, солнечное, слегка подтуманенное утро разлилось над равниной аэропорта. С юга несло морскую свежесть, вдалеке, на северо-востоке проглядывали зеленые склоны просыпающихся от лучей солнца далеких гор. У Алексея было ощущение, будто над головой разливается не просто солнце и тепло, но и ароматный животворный эфир. Купальный сезон, должно быть, еще не кончился.

— Великолепно! — вздохнул Алексей полной грудью.

— Не очень, — буркнул Малина, он глядел в сторону аэровокзала и что-то заприметил не то…

В аэропорту их встретили не те люди: один маленький, накаченный крепыш, по кличке Лысый, он и в самом деле носил большую залысину посреди головы, и некто Кузен, высокий, с бритой головой, с тонким длинным носом, в узких прямоугольных очках, усиленно жующий жвачку. За ними стояли похожие друг на друга трое молодых плечистых «быков» — явно из братвы.

— Почему Капрал не приехал? — опасливо спросил Малина, озираясь по сторонам.

— Капрал ногу сломал, — недовольно ответил Кузен.

— Зачем на джипе? Лысый, где моя машина? — запаниковал Малина.

— Твой «мерин» в автосервисе. Крыло правят, — ответил за Лысого бритоголовый Кузен и презрительно-иронично посмотрел на Алексея, словно бы оценивая щегольство его светлого летнего костюма в мелкую клетку и светлого плаща, который висел у него на руке. — Нам Фома велел вас встретить.

— Фома? — испуганно вскрикнул Малина. — Откуда он знает?

— Поехали! Там будем бакланить, — не распространялся Кузен.

Лысый все это время держал руки в карманах куртки и, чуть отстраняясь, острыми маленькими глазами следил за движениями Алексея и Малины, не упуская из виду чемоданчик с деньгами.

В «тойотовский» джип с затемненными стеклами сели трое: Алексей и Малина — на заднее сиденье, Кузен — рядом с водителем. Алексея насторожило: за рулем сидел человек в милицейской форме, в чине капитана; кличка у него была Кудрявый, хотя он не был кудряв. Лысый с братками ехал за ними на «девятке»; стекла тоже тонированные. Алексей понял, что московский сценарий Григория Малины и Осипа Данилкина скомкан, но старался глядеться уверенно, чемоданчик с деньгами цепко держал на коленях.

— Молодые люди, нам сперва в банк, — сказал Алексей, когда машина ошалело помчалась по трассе в Новороссийск.

— Заткни свою пасть, урод! — резко крикнул бритоголовый Кузен, резко повернулся и что-то прыснул ему в лицо из маленького баллончика. Алексей ослеп, задохнулся, замер, потерял сознание.

Он очухался через несколько минут, с заклеенным пластырем ртом, со связанными скотчем руками, с полотняным мешком на голове. Алексей толкнул коленом ногу Малины — свободной, ответной реакции не последовало: попутчик сидел будто окаменелый.

Алексея и Григория Малину привезли в пустой гараж, усадили на стулья. С Алексеевой головы стащили мешок. У Малины тоже были связаны скотчем руки, и тоже заклеен пластырем рот. Малина был бледен как смерть. Он будто бы очень исхудал, капли пота текли по его щекам. Алексея он, казалось, не знал, не замечал, не помнил… Перед ними стояли то трое, то пятеро человек… Малина, очевидно, их знал и очень боялся.

Ярко горели чуть дребезжащие лампы дневного света. На бетонном полу валялась отвертка, сломанный ключ, истоптанные предвыборные листовки местного кандидата в депутаты. Чемоданчика с деньгами нигде не видать. Алексей озирался, покуда к нему не подошел Кузен.

— Чуть рыпнешься, урод, — предупредил он, — буду бить сразу в торец.

Малина сидел смирно. Он сидел смирно даже тогда, когда в гараже остался один Лысый. Лысый молча стоял у открытой гаражной двери, курил, держал правую руку в кармане куртки. Он простоял, а они просидели в такой немой, неподвижной позе не меньше часа.

Когда появился Фома, невзрачный молодой мужик в темно-коричневой кожаной косушке, Лысого сменил бритоголовый Кузен. При этом закрыл входную гаражную дверь. Сейчас должно что-то начаться, подумал Алексей. Малина всем телом, всем существом потянулся вперед, к Фоме.

— Все твои дела перешли от Капрала ко мне, — сказал Фома. — Поедешь в деревню к дедушке, Малина. Отсидишься там, будешь кушать яичницу с салом… А теперь пиши! — Фома достал из кармана ручку: — Будешь писать, Малина? Жить-то хочешь?

Григорий Малина активно закивал головой.

— Кузен, развяжи ему руки.

Вскоре Фома диктовал текст. Григорий Малина писал его на листке бумаги, приспособив листок на фанерке. Рядом стоял Кузен, жевал свою непереводимую жвачку, внимательно смотрел в лист.

Алексей заметил, что из глаз Малины текли слезы. Ручка у него в руке дрожала. Буквы на листе он старался выводить, как первоклассник. Значит, люди, принудившие писать, не забавлялись. О своем близком будущем Алексей не мог даже подумать…

— «Люда. Я срочно уехал в командировку в… — Фома немного подумал, глядя в пол, — в командировку… в Казахстан… (На него с изумлением взглянул Кузен, хмыкнул.) Позвоню, как сделаю дела. — Фома опять подумал. — Хватит! Подпиши: «Целую, Григорий». Число поставь. Вчерашнее… — Фома взял листок, щурясь, прочитал. Шепнул: — Сойдет для сельской местности.