страну окончательно. И мы их, Андрей Ильич, построили! Не у расстрельной стены, а в стройные партийные ряды. Собрать бывших коммунистов в «руководящую и направляющую» партию много ума не надо, скажете вы? А попробуйте их построить, когда каждый успел паханом стать и банду сколотил, любая итальянская мафия позавидует!

Игорь Дмитриевич перевёл дух.

— А Дубравин с Коркиным сколотили свою «партию». Высшего, якобы, типа. Отбирали только тех, кого считали достойным. Мы с подонками работали, а они с — ангелами без крылышек. Мы в бараний рог гнули, а они в психологию играли. Чувствуете разницу? Конечно, от нас теперь дерьмом воняет, а от них ладаном пахнет!

Злобин поверх головы собеседника обвёл взглядом гостиную.

— Вы меня сюда привели похвастаться роскошью, или потому что здесь нет чужих ушей?

— Второе, естественно.

— Тогда прямой вопрос, Игорь Дмитриевич. Почему вы не отреагировали на доклады об угрозе масштабный ЧС, которыми вас бомбардировала группа Дубравина? Прояви вы хоть какой-либо интерес, не возникла бы сегодняшняя ситуация.

Игорь Дмитриевич вскинул голову, чтобы посмотреть в глаза Злобину. Вблизи его лицо показалось Злобину резиновой маской, способной принять любое выражение, стоило только наморщить в нужном месте кожу. На этом гуттаперчевом лице живыми казались только глаза. Льдистые, недобрые.

— Потому и похерили их бумажки, что мы придерживаемся принципиально иного взгляда.

— Хотите сказать, что угроза планетарных ЧС — это миф?

— Не миф, а прогноз. Хрен редьки, правда, не слаще… Но то, что предлагал Дубининская группа — это бред, точно. Мобилизация страны, национализация стратегических отраслей, ускоренное накопление стратегического резерва сырья и продовольствия, трудовые армии. Над последним мы особенно ржали. Трудовые армии! Да мы по два миллиона гастарбайтеров ввозим, потому что машины водить некому и лопатой никто работать не хочет. Вы на призывников посмотрите. В Бухенвальд бы не взяли. Еле-еле восемьсот тысяч набираем. И это армия! А представьте, какой человечески материал соберётся в «трудовой армии»? И что там будет твориться? Никаких войск не хватит этот сброд охранять. Ну а про мобилизацию экономики — это отдельная песня. Они хотят совместить мобилизацию с модернизацией. На ходу превратить «копейку» в «мерседес». Бред сивой кобылы!

— Вы имеете ввиду «технологии прорыва»?

— Их, любимых… Любимые игрушки наших «эсхатологистов». Идиоты, не понимают, что вне рамок реально существующей экономики даже я могу изобрести «вечный двигатель». А вот попробуй его впихнуть в реальный технологический комплекс, нет, не страны, а, хотя бы, отдельного взятого завода. Новый завод вокруг этого двигателя придётся строить.

— Они это и предлагают.

— Увы, не с кем. Не родился новый пролетариат для их заводов. А тот, что есть, раскурочит движок и сдаст на металлолом, а деньги пропьёт. Менеджмента нет для такого завода. А нынешний способен только отсасывать фонды и гнать их в офшор. И главное, Андрей Ильич, один заводик с прорывными технологиями как-нибудь мы построим. А что делать в масштабах страны прикажете?

— Получается, диктатура?

— Обратите внимание, это не я, это вы. Андрей Ильич, сказали «диктатура»! — Игорь Дмитриевич растянул губы в улыбке. — Вот мы и подошли к ключу проблемы. Нужна диктатура, это очевидно. Невозможно перейти из одного качественного состояния общества к другому, минуя временный этап диктатуры. Нас упрекают в авторитаризме. Но почему-то забывают, что после краха СССР установилась «диктатура завлабов» во главе с вечно поддатым Ельциным. Мы своим авторитаризмом просто расхлёбываем последствия «диктатуры по Чубайсу». И никакой собственной программы не имеем. Только чужих ежей давим своим задницами. О диктатуре только мечтаем. И знаете, почему?

— Очень хочу знать.

— Мы же не идиоты. Двух диктатур подряд ради светлого будущего, диаметрально противоположных, кстати, ни элита, ни народ просто не выдержат. Надо им дать отдохнуть. И так мрут, как мухи. Пусть придут в себя, жирок нагуляют, детей нарожают. Вот с детьми-то и можно будет строить «светлое будущее». И нам ещё, поверьте, потомки спасибо скажут, что мы верно оценили ситуацию и не пошли на закручивание гаек, чтобы не сорвать резьбу.

— Понятно. Ломать — не стоить, а ни черта не делать — приятней, чем ломать.

Игорь Дмитриевич натянуто хохотнул.

— Своеобразный юмор у вас, Злобин. Только с чего вы взяли, что мы решили сидеть, сложа руки? Мы просто не хотим пороть горячку и гнать людей строем с лопатами на строительство убежищ. Представляете, что начнётся, как только мы объявим об угрозе Конца света? Нет, мы за управляемое вхождение в кризис. Тихо, постепенно, продуманно.

— А если шарахнет раньше?

Игорь Дмитриевич вздохнул.

— Шарахнет, так и думать ни о чем не надо. Злобин, вы же читали прогноз — девять смещений орбиты с катастрофическим изменениями в структуре земного шара. Землю будет плющить, как апельсин под катком. Надеетесь пережить такое светопреставление? Лично я — нет. Хотя шансов у меня больше вашего.

Злобин вновь обвёл взглядом гостиную. Теперь интерьер ему показался ещё более искусственным, чем раньше. Словно декорации к фильму «про богатых, которые иногда плачут». Погаснет свет, и декорации унесут, исчезнет иллюзорный мирок успеха, останутся только голые бетонные стены.

— Тогда не пойму, зачем вам все это? Столько добра под землю натащили.

— Ой, это страховой полис, который Господь может и не принять к оплате, — отмахнулся Игорь Дмитриевич. — Но иметь его все же желательно. Да и качество управления, поверьте мне, напрямую зависит от жилищных условий и качества офиса. На себе проверил. Родился в питерской коммуналке и полжизни просидел в совковых режимных конторах. Помните интерьерчики? Только по приговору суда в таких следует содержать. А мы в них — светлое будущее пытались строить. Поверьте, личный комфорт и безопасность плюс право и возможность управлять — вот за что идёт драка, Андрей Ильич.

— А спасение населения от катастрофы?

— Задача благородная, не спорю. Но вторичная по отношению к тому, где ты лично находишься: здесь или там. В бункере со всеми удобствами или в палатке для беженцев. Поверьте, наш конфликт с Дубравиным обусловлен только одним: мы уже здесь, а он — нет. И места своего