Недовольство великосербами было столь сильно, что несколько второстепенных поправок в фразах ультиматума приспособили бы его к нынешним обстоятельствам. 7 июля граф фон Хойос, глава кабинета министерства иностранных дел, вернулся на Бальплатц с сообщением, что решительное, провокационное поощрение превзошло самые мрачные надежды военной партии в Вене. Все, что они испытывали против маленького славянского соседа, но не осмеливались выразить, теперь будет разрешено провозгласить с воинственным ревом.

Австрийский начальник генштаба генерал Конрад фон Хетцендорф окунул свое перо в чернила и начертал ликующие и пророческие слова: «Германия будет на нашей стороне при любых условиях, даже если наше наступление против Сербии развяжет великую войну. Германия советует нам привести дело в движение».

— Мы не предъявим ультиматум до сбора урожая и завершения расследования в Сараево, — заявил граф Берхтольд, министр иностранных дел.

— Лучше сегодня, чем завтра, пока у нас не изменится ситуация. Как только наши противники узнают об этом, они будут готовы, — ответил Конрад.

— Будут приняты необходимые меры, чтобы этот секрет охранялся очень тщательно и чтобы никто о нем ничего не знал, — заверил его граф Берхтольд.

— Когда ультиматум будет предъявлен?

— Через две недели — 22 июля, — ответил Берхтольд и добавил: — Будет хорошо, если вы и военный министр на время уедете, чтобы создалось впечатление, будто ничего не происходит.

После чего оба великих конспиратора заговорили о позиции Румынии и возможном вмешательстве России.

— Что касается того, будем ли мы воевать с Россией, то должны четко определить это сразу, — сказал Конрад. — Если Россия объявит всеобщую мобилизацию, то тогда наступит момент объявить себя ее противниками.

— Если мы войдем в Сербию и оккупируем достаточную территорию — что тогда? — спросил Берхтольд.

— Оккупацией территории ничего не достигнуть. Мы должны действовать, пока не нанесем удар сербской армии.

— Но, допустим, — поинтересовался министр иностранных дел, — сербская армия отступит?

— Тогда мы потребуем демобилизацию и разоружение, — ответил Конрад.

После чего Берхтольд попросил его не предпринимать никаких шагов, которые «могут нас выдать — не следует предпринимать ничего, что может привлечь внимание».

Прославленный Берхтольд приказал представить ультиматум Белграду в шесть часов вечера в четверг 23 июля. Поначалу он назначил время на пять часов, но, руководствуясь духом макиавеллевской дипломатии, отложил на час, дабы привести в замешательство французского президента Пуанкаре и премьера Вивиани, находившихся с визитом в Санкт-Петербурге. Шестьдесят минут позволяли удостовериться, что они покинули российскую столицу и направились домой.

Даже германский канцлер и министр иностранных дел не миновали секретной мании Берхтольда. Прочитав ультиматум во второй половине дня 22 июля, они сочли его условия шокирующими и чрезмерными и приготовились ждать неминуемого. Ничего не было предпринято, чтобы отозвать или внести изменения в циркулярную ноту, уже посланную с указаниями германским послам в Париже, Лондоне и Санкт-Петербурге, — ноту, в которой Вильгельмштрассе (резиденция правительства Германии), до сих пор не осведомленное об австрийских требованиях, объявляла их «умеренными и настойчивыми».

Ультиматум требовал полное подчинение Сербии в течение 48 часов. В субботу, в 6 часов пополудни ответ сербов был вручен барону Гизелю, австрийскому министру. Будучи хорошо осведомленными о решимости Австрии атаковать, власти в Белграде приняли это требование практически безоговорочно. В ноте своему министру иностранных дел, Готлибу фон Ягову, германский кайзер ликующе выразил следующее мнение: «Несколько оговорок, которые Сербия делает в отношении отдельных пунктов, на мой взгляд, вполне могут быть прояснены путем переговоров. Но ответ содержит в себе капитуляцию самого унизительного толка, и, в таком случае, все причины для войны снимаются».

Но граф Берхтольд, получивший тот же самый ответ сербов, пришел к совершенно иному заключению. И он больше не желал держать его в секрете. Власть его над будущим Европы и прогрессом человечества в этот час была поистине сатанинской.

Миниатюрный и фатоватый, завсегдатай скачек, австрийский министр иностранных дел был безмерно богат, отпрыск благородного дома, приблизительно калибра легкой целевой винтовки, единственный выстрел которой мог спровоцировать канонаду двадцати тысяч тяжелых орудий. Он был, пользуясь выражением мистера Уинстона Черчилля, «изображением в миниатюре того века, когда дела Бробдингнагов управлялись Лилипутами». Но как бы ни называли и с кем бы ни сравнивали его историки, чудовищный призыв Берхтольда к бойне нельзя будет заклеймить подходящими словами.

В тот момент, когда кайзер Вильгельм поздравлял себя с тем, что угроза войны миновала и «великая моральная победа» одержана без единого выстрела, Берхтольд телеграфировал Белграду, что «Королевское сербское правительство не ответило на ноту от 23 июля 1914 года в надлежащей манере… вследствие чего Австро-Венгрия считает себя впредь в состоянии войны с Сербией». Белградские власти, будучи проинформированы агентами «Народной обороны», рассредоточенными по провинциям двойной монархии, приступили к мобилизации, несмотря на согласие подчиниться. Они подозревали, что никакое подчинение не могло удовлетворить непомерные требования австрийской военной партии и генерального штаба.

Экономика, колониальное соперничество и многие другие влиятельные факторы уже долгие годы подталкивали Европу к бездне войны. Однако граф фон Берхтольд почти единолично столкнул две империи в эту войну. Все надеялись, что старый Франц Иосиф не захочет подписывать декларацию о войне с Сербией. Когда документ был представлен графу фон Паару, семидесятилетний адъютант заметил: «Может, это и хорошо, но все, что я могу сказать, так это то, что восьмидесятичетырехлетний человек не подписывает объявление войны».

Однако Берхтольд заранее вооружился против мудрости, консерватизма или неуступчивости почтенного монарха. Вместе с неподписанной декларацией он взял на себя смелость положить перед его величеством доклад о том, что сербы обстреляли австрийские войска с пароходов на Дунае и что конфликт уже фактически начался. Предложенная Францу Иосифу декларация завершалась вызовом: «тем более, что сербские войска атаковали отряды императорских и королевских сил у Темес-Кубина». Таковой была банальная, но фатально убедительная уловка Берхтольда. Никакой атаки сербов не было и в помине. Военных действий все еще можно было избежать, поскольку над Дунаем не прозвучало ни единого выстрела.

После того как император подписал документ, который повлек за собой такие ужасающие последствия, Берхтольд старательно стер фразы о фиктивной схватке у Темес-Кубина. На следующий день он доложил, что сообщение о схватке не было подтверждено. Но война уже была объявлена.

Все военные разведки Европы считали себя вполне готовыми к любым событиям. Но большая их часть, однако, показала, что они действительно готовы ко всему, за исключением того, чему способствовали всей своей деятельностью, — всеобщей войне. Это неожиданное и болезненное «открытие» привело к тому, что все воюющие державы в отношении разведки оказались совершенно безоружными. Слишком многие из талантливых и энергичных офицеров за выполнение шпионских миссий или других заданий разведки были награждены освобождением от таких обязанностей и переведены на работу в гражданские организации. Для мобилизации не хватало резервов, поскольку любой мало-мальски пригодный, обученный и надежный офицер уже работал в постоянном составе службы мирного времени.