Это был долгий открытый период заговоров. Чтобы полностью это оценить, мы должны представить себе Европу, разделенную широким поясом народного недовольства, простирающимся от Балкан до Балтики. После того как она была похоронена навеки, Европа 1906–1914 годов в ретроспективе оплакивалась как нечто спокойное, экспансивное и драгоценное, хотя в течение золотого века Эдуарда VII, Вильгельма и Николая II большая ее половина была обиженной и кипящей от возмущения. Соседствующие провинции, взбудораженные разгневанными, интригующими меньшинствами, пролегли через самый цивилизованный континент, как седло; и в этом седле скакал странствующий рыцарь национализма, пришпоривая и погоняя кнутом своего ретивого коня.

Одну из ключевых позиций в широкой и темной полосе, разъединяющей народы, занимали поляки. Ведомые необузданными заговорщиками, Пилсудским, Мосцицким, Дашиньским и их сторонниками, подданные трех империй были преисполнены решимостью осуществить национальное объединение разрозненной Польши. Чехи и словаки Австро-Венгрии посылали Вене более точные «броски чернильницей» и реальные источники парламентского беспокойства. Но чехи, как правительственная головная боль, вряд ли превзошли габсбургских хорватов, Румынию или итальянских ирредентистов (политическое движение в Италии в конце XIX и начале XX века за присоединение к Италии пограничных земель Австро-Венгрии с итальянским населением). В результате «секретная служба» всего этого взбудораженного меньшинства вылилась в поток заговоров, вспышек восстания, разочарований и мученичества.

Итальянские подданные старого Франца Иосифа не только добавили «ирредентизм» к аргументам других народных лагерей, но также представляли собой особо коварную угрозу двойной монархии, поскольку кровные братья, с которыми они хотели воссоединиться, проживали в Италии, союзнице Австро-Венгрии по Тройственному союзу. «Ассоциация Данте Алигьери» подавала другим меньшинствам яркий пример пропаганды ирредентизма. Публично единственной целью ассоциации являлось культивирование итальянского языка, но ее агенты селились в Триесте, Пуле, Тренте, Роверето и многих других маленьких городках, тесно сотрудничая с главным итальянским штабом и секретной службой. В Австрии ассоциация была объявлена вне закона, однако к ней примкнуло огромное число итальянских австрийцев. И поскольку ей надлежало снабжать Италию ценной секретной информацией относительно армии и защиты австро-венгерских границ, ей пришлось прибегнуть к услугам австрийских офицеров, сочувствующих ирредентизму. Их стали звать amici — друзья, — поскольку они сотрудничали не за деньги, а за приближение распада империи Габсбургов.

Пока подданные Австро-Венгрии боролись против тирании, за автономию и национализм, экономическое различие и недовольство были в значительной степени от них скрыты. Можно было ожидать, что умные, дальновидные монархисты, — наверняка информированные своей политической полицией о бурлящих основах антагонизма, на которых покоились троны, — объединились бы, дабы сдерживать меньшинства друг друга. Но вместо этого, по причине шпионажа, пропаганды и заразного брожения сепаратизма, они использовали эти меньшинства так, как если бы каждое имперское правительство не имело своих собственных несговорчивых элементов.

Русские привыкли отлавливать поляков и других противников царского режима, нашедших пристанище в Австро-Венгрии. Это вызвало несколько протестов, не слишком громких и продолжительных, ибо деятельность российской секретной службы в пределах Габсбургской империи превратилась в революционную сама по себе. В конце XIX века, когда война с двойственной монархией стала казаться неотвратимой, российский военный шпионаж принялся вербовать сторонников среди многоязычных подданных Франца Иосифа, которым они щедро платили не только деньгами, но и обещаниями полной независимости. Так царское правительство наняло тысячу агентов и информаторов для полицейского надзора за своими собственными оппозиционерами!

Зачастую человек двадцать агентов образовывали разведывательную группу — широкая шпионская сеть раскинулась над всей империей, от Карпат до Тироля и Боснии. На протяжении целого поколения едва ли не каждый атташе, посланный в Вену, скомпрометировал себя заговорами и шпионажем и был выслан домой. Кроме того, в шпионаже активно участвовали царские консулы, русские священники и сотрудники посольства. В Восточной Галиции русины, родственный русским народ, с энтузиазмом оказывали им услуги. В подпольной деятельности принимали участие депутаты, судьи, поверенные и священнослужители. Русинские единомышленники, школы и ассоциации превратились в центры панславянской и великосербской пропаганды, дававшие прибежище ее агентам.

Конфликтующие националисты Австро-Венгрии отличались своей полной неуправляемостью, вдобавок к этому государственное управление Эренталя (министр иностранных дел Австро-Венгрии) присоединило еще две бунтующие провинции к лоскутному одеялу империи. Наряду с прочими балканскими потрясениями, революция «Молодых турок» позволила осуществить аннексию Боснии и Герцеговины. Италия, Чехословакия, Польша, русинские и румынские ирредентисты образовывали кордон, который практически огородил границы Габсбургов. Правительство с Бальплатца (Бальхаусплатц — официальная резиденция Федерального канцлера в Вене) поторопилось приобрести еще более взрывоопасных ирредентистов Словении и Сербии. Удар Эренталя поразил Германию и Италию, с которыми даже не посоветовались, хотя они и являлись членами Тройственного союза. Реакция по всей Европе варьировала от болезненно-саркастического удивления Франции и Англии до негодования России и Турции. Маленькая Сербия пребывала в неистовстве.

С течением времени напряжение на Балканах усиливалось. Турки объявили вредоносный бойкот австро-венгерскому экспорту. Неистовство сербов не уменьшилось. Их надежды на национальное «будущее», связанные с договором, по которому они должны были объединиться со своими боснийскими братьями, были загублены австрийским насилием. Между Австрией и Сербией велась «война свиней», которая привела к двойному увеличению цен на бекон в двойную монархию. Положение вдоль Дуная близилось к точке взрыва, и три австро-венгерских корпуса у Белграда были фактически готовы к войне. Русские агенты доносили сведения о явной концентрации сил в Галиции, что могло лишь предвещать ожидание войны.

Однако Россия была плохо подготовлена к войне; к той самой войне, в которой Германия должна была неизбежно выступить на стороне Австрии. Российская армия все еще не оправилась после поражения в Маньчжурии. К этому добавились революционные волнения, последовавшие за дальневосточными неудачами. 22 марта 1909 года германский посол в России, Пурталес, призвал Извольского проявить такую дипломатическую тонкость, какую мог бы проявить паровой каток. В том случае, если Россия немедленно не признает аннексию Боснии и не принудит Сербию сделать то же самое, войны не миновать. «Немедленно» означало так скоро, как будет созван российский Государственный совет.

Совет совещался в течение трех часов и вечером утвердил безоговорочное решение. Сербия, лишившись своих влиятельных союзников, должна была с унижением уступить; и только вмешательство сэра Эдварда Грея заставило Эренталя позволить сербскому «согласию» включить сей сардонический эвфемизм: «…будучи уверенной в мирных намерениях Австро-Венгрии, Сербия согласна вернуть свою армию к состоянию весны 1908 года».